* * *
С нерастраченными чувствами,
С нерасплёсканною нежностью
Коротали осень грустно мы,
Примирившись с неизбежностью.
Что-то важное загублено,
Мы забвением наказаны –
И за то, что недолюблено,
И за то, что недосказано.
* * *
Скользнёт метелью по земле остылой:
— Да будет Бог тебе судьёю, милый…
Да будет Бог судьёй тебе…
Умрут во мне твои слова и звуки
Тех сотен дней, что прожиты в разлуке,
И боль, что выпала судьбе.
Твои обиды так уже не жалят,
Да и любовь – постылая, чужая,
Растает, как весною лёд.
Да будет Бог судьёю – не иначе…
А сердце, слышишь? – В первый раз не плачет…
Оно поёт.
Подъезд. Ступеньки.
Ключ в замочной скважине.
Из тусклой лампы льётся свет, дрожа.
Шаги чуть слЫшны. Все движенья слажены:
На полку – шарф, на вешалку – пиджак.
Гостиная. Жена под пледом плюшевым,
Спит, прикорнув на маленькой софе,
В ночной сорочке с кружевными рюшами.
На тумбе – недопитый «Нескафе».
В бокале, разрисованном сердечками,
Таблетки, обручальное кольцо.
Упали пряди рыжими колечками
На бледное усталое лицо.
Он опустился в кресло… Тихо, с краешку.
Ослабил галстук. Вытер с шеи пот.
Пробормотал чуть слышно: — Знаю, заюшка,
Опять тебе доставил я хлопот…
Вдруг захлестнула жалость к ней щемящая:
Спит, как дитя…На чёлке бигуди.
Нелепы рюши, в стороны торчащие
Из-под глухой кокетки на груди.
Жена. Пятнадцать лет бок о бок прожили,
(А в браке каждый год идёт за три!)
И всё давно сказать пора, но гоже ли? –
Ведь не чужая, что ни говори…
Он снял, ворча, ботинки (слишком узкие!)
И галстук в каплях красного вина.
Пропах духами. Сладкими. Французскими.
Не теми, что использует жена.
Помады след – прямое доказательство
Чужой любви…Что там парфюм, вино!
Но как сказать: «Я совершил предательство.
Люблю другую женщину. Давно.»
«Начать сейчас?» — Он кинул взгляд на спящую, —
«Нет, лучше утром. Жаль будить, до слёз!
А там скажу, мол, всё по-настоящему,
Мол, ты – привычка, а она – всерьёз.»
«…Как пахнет кофе умопомрачительно!» –
Он дёрнул носом, как голодный пёс, —
«Жена готовит просто исключительно!
Ах, да! Ведь у меня с другой всерьёз…»
Вошла она. В глазах смешинки светятся:
— Корпоратив на славу?
— Вроде так…
— Я вижу, ты был снова «парень месяца»,
Раз зацелован галстук и пиджак ?!
Ещё смеётся! Хрупкая, а сильная.
В кудряшках рыжих путается свет.
…Он глянул ей в лицо, в глазищи синие:
— По чашке кофе?
— Почему бы нет.
Он потянулся сладко: «А ведь умная!
Способна ли другая ТАК любить?
И всё ли ТАМ всерьёз? Потом подумаю,
Подумаю на буднях… Может быть…»
Ни слякоть, ни снег, ни унылое небо
Меня не расстроят теперь – хоть убей!
Я вижу, как бабка с горбушками хлеба
Выходит во двор покормить голубей.
Я вижу, как тут же слетаются птицы
Со всех уголков небольшого двора.
И, честное слово, могу покреститься! –
Сегодня птиц больше, чем было вчера!
Я вижу собаку, что, греясь на люке,
Сомлела, свернулась, готовясь ко сну.
Сегодня во всём — в каждой капле и звуке
Я чую, я вижу, я слышу весну!
В любой чепухе – закорючке и точке,
В осевшем снегу, непролазной грязи,
И даже в ещё неразбуженной почке
Я вижу весны неизбежный визит.
И так мне приблизить не терпится встречу,
Что я, нетерпение это кляня,
Возьму календарь за февраль и помечу
Три самых последних ТЯНУЩИХСЯ дня.
Господи, знаешь, я к тебе с просьбой странной.
(Ты ж Всемогущий! Ты, говорят, Творец!)
Можешь так сделать, чтоб не старела мама?
Можешь устроить, чтоб не старел отец?
Всё понимаю (ведь сами уже не дети)
Всё разумею, но, Боженька, хоть убей! –
Ну не могу… Не могу я смириться с этим…
С мыслью, что время их делает всё слабей.
Верно, с Тобой по-другому ведут беседу.
Верно, молитвы шепчут, а я ворчу.
Мне по плечу были многие в жизни беды.
(Как оказалось, не всё уже по плечу).
Знаю, следишь ты за Миром и нами зорко.
Может чего не продумал, не доглядел?
Что же мне видится в старости самым горьким? —
Несоответствие в возрасте душ и тел.
Я эгоистка? Похоже, что так, но снова
Стану Тебя умолять за отца и мать.
То не они! — Это я ещё не готова…
Я не готова такими их принимать.
***
И будет февраль. Будут вьюги скулить у порога.
И окна зажгутся. И свет будет- теплая медь.
Наверно зима для того и придумана Богом —
Чтоб людям почаще хотелось друг друга согреть.
Вдруг что-то простое покажется важным и нужным,
Давнишние письма иль фото за мутным стеклом.
Мне кажется, в мире нарочно придуманы стужи —
Чтоб людям хотелось согреться домашним теплом.
И кто-то достанет альбом с запылившейся полки,
И, может быть, вспомнит о ком-то забытом (как знать?)
Ведь вечер зимою недаром придумали долгим —
Чтоб люди друг другу успели о многом сказать.
***
Есть женщины, похожие на утро:
Глаза — из голубого перламутра,
Спорхнувшие с изящных и душистых
Картин иных салонных портретистов.
Любовь таких – как дымка из тумана:
Полна и сладкой неги, и обмана,
Легка, непринуждённа и беспечна,
Но, словно сон под утро, быстротечна.
Есть женщины, похожие на полдень,
Сошедшие с Матиссовских полотен.
Глаза – огонь, ведь в них на самом донце
Горячее полуденное солнце.
Любовь подобных дам – одни напасти:
(Подобно танго – танцу жгучей страсти)
Пьяняще – обжигающе – прекрасна,
Но, как смертельный яд, она опасна.
Есть женщины, похожие на вечер:
Глаза мерцают тихо, будто свечи,
Из-под ресниц задумчиво темнея…
Те рождены полотнами Ромнея.
Любовь их – мудрость, что присуща даме,
(Вино, в сосуде зревшее годами),
Спокойна, не несёт в себе упрёка,
Но к чувствам рассудительно- жестока.
Есть женщины, похожие на ночи,
Глаза черны, рот чувственно-порочен.
Красавицы, что созданы (не даром!)
Французским живописцем Ренуаром.
Любовь их, пусть недолга и случайна, —
Загадка, обольстительная тайна.
Но таинство любовного урока
Несёт в себе, увы, следы порока.
А женщина, что сочетает мудро
В себе горячий полдень, лёгкость утра,
Загадку ночи, вечера блаженство, —
И есть самой природы совершенство,
Одна (средь миллионов, тысяч, сотен!)
Сошедшая с божественных полотен.
Где его видела — вспомню с большим трудом.
(Только кому, если честно, всё это надо?)
Там, на отшибе, стоит одинокий дом
В мёртвой тиши, в глубине небольшого сада.
Так и рисуется в памяти без конца
Он, почерневший, замотанный в плющ,
как в кокон.
Жалкий совсем. И с фасада — с его лица
Смотрят мне в душу пустые глазницы окон.
Как же тонка между жизнью и смертью грань!
Ты понимаешь: ведь было же. Было что-то!
В нём кто-то жил, поливал на окне герань,
Красил крыльцо, ждал гостей на обед в субботу.
В нём кто-то жил. Жил и дом — он дышал и пел!
Он был большим и тёплым, звенел, как лето.
Стёкла сияли, и свет был румян и спел:
В каждом окне — по кусочку такого света.
Только исчез хозяин и свет угас,
День ото дня становясь всё слабей и уже.
Как умирают дома. Как любой из нас
—
Если он знает, что он никому не нужен.
Содержание
—Метки
—Музыка
—Подписка по e-mail
—Поиск по дневнику
—Статистика
Дорогие мои друзья и читатели моего дневника! Сегодня я случайно открыла для себя замечательные стихи Юлии Вихаревой. Стиль её стихов, чем-то напомнил стихи Марины Цветаевой. Не знаю, быть может это лишь моё субъективное мнение, но они тронули меня до глубины души. Очень надеюсь, что и вас, мои дорогие, они не оставят равнодушными!
Я замолчу. Угаснут в сердце строки,
Как угасает, догорев, свеча.
И все слова, и горькие упрёки
Со мной навеки тоже замолчат.
Затихнет всё. Не утруждайся, полно,
Быть рядом. Я пуста и не годна,
Как тот сосуд, что был вином наполнен,
А после был испит тобой до дна.
Я затаюсь, замру. Ни слова больше!
Ни звука не слетит с замолкших уст.
Я — дом, что был тобой однажды брошен,
И вот теперь он холоден и пуст.
А заглянув в него — в чужой, постылый,
Ты ахнешь и закроешь снова дверь.
Но это ж ты его забросил, милый,
Так что тебе не нравится теперь?
Не грусти обо мне. Я вернусь, обещаю,
Из непрошенных зим, из упущенных лет.
Ты нальёшь мне с дороги горячего чаю
И предложишь к нему шоколадных конфет.
Ты достанешь вино из большого буфета
(Что для самых особых моментов припас)
И зажжёшь лишь свечу, чтобы, сидя без света,
Не смогла я заметить встревоженных глаз.
Только тьма не спасёт. Не проглотит обиды,
Ни блеснувшей слезы, ни дрожащей руки,
Ни того, что, скрывая всё это из виду,
Будешь тихо шептать сам себе: «пустяки. »
И в мерцании слабом огарка свечного
Всё же я разгляжу твою боль до конца;
Паутинки морщин — и давнишних, и новых,
Незнакомую мне отрешённость лица.
Выпивая вино, будто мучась от жажды,
Задыхаясь от пьяных непролитых слёз,
Ты поведаешь мне, что поверил однажды
В то что я не вернусь. И поверил всерьёз.
Ну а я. Где летала я птицею вольной
Столько зим, столько лет. И чего я ждала?
Не горюй. Это мне будет стыдно и больно
Оттого, что когда-то тебя предала.
БЫВАЕТ В ЖИЗНИ ЧУДО
Ты не грусти, мой славный человек:
Ноябрь — ещё не повод для печали.
Как хорошо, что выпал первый снег.
Ты помнишь, как о снеге мы скучали?
Давай же дом закроем на засов?!
Под этот снег, что у зимы украден,
Как англичане, ровно в шесть часов,
За круглый стол чаёвничать засядем.
Ты — в чёрном платье. Нитка ярких бус
Смягчит твой облик сдержанный и строгий.
И чая с бергамотом терпкий вкус
Взбодрит тебя, уставшую с дороги.
Воскликнешь: — Глянь, как замело наш двор!
Я улыбнусь: — А много ли нам надо?
Хороший чай и тёплый разговор
Под тихий снегопад — уже награда.
. И вечер, утопая в серебре,
Вдруг принесёт нам счастье, но откуда?
Что ж, мы не ждали снега в ноябре,
Но он идёт. Бывает в жизни чудо.
ЗДРАВСТВУЙ, СОЛНЕЧНОЕ УТРО!
Я распахиваю окна: здравствуй, солнечное утро!
Ветер сдул с косицы ленту, но не смог её украсть.
Бабье лето (вот подарок!) преподнёс сентябрь мудро
Тем, кому не удавалось насладиться летом всласть.
Дворник жжёт листву нещадно: сладким дымом тянет снизу.
Лужа — что слеза ребёнка — вся прозрачна и чиста.
В ней, как будто на курорте, отдыхает голубь сизый,
Окунаясь, словно в море, от макушки до хвоста.
Три бездомные дворняги делят радости простые,
Развалившись на асфальте, бредят летом наяву.
И берёзовые листья, как монеты золотые,
Рассыпает осень щедро на последнюю траву.
Под окном пылают дерзко гроздья сочные рябины,
Небо ярче синей ленты, что поймала на лету.
Разогрело не на шутку, и не так уже обидно,
Что недельный отпуск летний улетел под хвост коту.
ЭХ, НЕ ЖИТЬ БЫ СО СКОРОСТЬЮ ВРЕМЕНИ!
Эх, не жить бы со скоростью времени! —
Научиться себя «замедлять».
Для чего-то ненужного бремени
Мы взвалили на плечи опять.
Жизнь, как кукол, нас тянет за ниточки:
Снова сыгран спектакль с мастерством.
В беготне за глобально-несбыточным
Не видна уже радость в простом.
Шаг назад. Отдышаться. Одуматься.
Сделать то, что попросит душа:
По забытым дорогам и улицам
Прогуляться с тобой не спеша.
Как давно не бродили мы парками.
На отшибе, на самом краю
Уж найдём ли под старыми арками
Ту, любимую нами, скамью?
Всё, что жизнью отмерено, выдано,
Тратим мы, торопясь, без затей,
И как много закатов не видано,
Не услышано песен дождей!
Месяцами, годами оплачена
Бесполезность подобных утех.
Сколько времени было потрачено
Не туда, не на то, не на тех.
КОГДА УЙДУ Я, ОБО МНЕ НЕ ПЛАЧЬТЕ
Когда уйду я, обо мне не плачьте,
Не лейте слёз в холодной тишине.
О том, какой была я, не судачьте,
А просто помолчите обо мне.
Не утруждайтесь пылкими речами,
Склонясь с цветами скорбно у лица.
Полынь заполнит острою печалью
На время опустевшие сердца.
На поминальный стол — простого хлеба,
Молитвенником станут пусть стихи.
Пускай меня оплакивает небо,
И отпускает дождь мои грехи.
Пусть ветер станет музыкой неброской.
Не бейте в бубны, как в колокола.
Не портите помпезностью и лоском
Той простоты, в которой я жила.
Шла охота в лесу — с улюлюканьем, визгами,
Под восторженный лай трёх борзых — пустобрёх.
Из — под конских копыт с шумным треском да брызгами
Вылетали засохшие сучья и мох.
И в азарте, в запале охотники бравые
Развлекались погоней своей от души:
То болотом и глушью, то светлой дубравою
Гнали зверя в холодной рассветной тиши.
Он бежал, выбиваясь из сил, до последнего —
Одуревший от страха олень молодой.
Вслед шептал ему ветер: «Мне жаль тебя, бедного!»
И взволнован был лес предстоящей бедой.
Громкий хохот и выстрела звук оглушительный .
Вдруг вспорхнувшие птицы в небесную высь.
Тот олень, что так нёсся куда-то стремительно,
Как подкошенный, рухнул под горку, и вниз.
И моргая глазами уже стекленевшими,
Лежа где-то в низине под пышным кустом,
Он, увидел, как вспыхнуло солнце, осевшее
В нежных каплях росы. И погасло потом.
А ПОЗЖЕ — БУДЕТ СНЕГ.
Зачем — то я опять впускаю в сердце осень —
Пронзительную боль угаснувшего дня.
Щемящею тоской, непрошенною гостью
Под тихий листопад она войдёт в меня.
И сердце заболит. И сердце занеможет.
Наполнится дождём и холодом тревог.
И я уйду за ней в последний раз, быть может,
По хрупкому стеклу заплаканных дорог.
А позже будет снег — сияющий и чистый,
Но не узнает он, как я ждала его.
Запорошит следы последних жухлых листьев
Да поступи моей. И больше ничего.
Я распустила свитер старый,
Смотала шерсть в клубок тугой.
Пять лет, как мы с тобой не пара,
Пять лет, как ты ушёл к другой.
С какой заботой я когда-то
Узоры спицами плела.
Из толстой пряжи грубоватой
Любовь, как гнёздышко, вила.
Смеялся ты: «Носить веками
Готов, что на душу легло:
Тепло, что создано руками,
Живое женское тепло»
Петелька за петелькой — туго
Вязались спицами ряды:
Плела от хворей, от недуга,
От непогоды, от беды.
Всё ворожила — заклинала:
«Храни себя да будь здоров. »
. Ушёл к другой ты, хоть (я знала)
Она не вяжет свитеров.
А я, как — будто отомстила
Да расплела тот свитер вновь.
Всё до петельки распустила —
Заботу, преданность, любовь.
МОЯ ДУША — РАССТРОЕННЫЙ РОЯЛЬ
Моя душа — расстроенный рояль.
Сыграть на нём получится едва ль.
Случилось так, что вдруг в один момент
Изрядно износился инструмент.
Закрыта крышка наглухо в тиши:
Вам не услышать музыку души.
Тетради нотной жёлтые листы
Лежат в углу — забыты и чисты.
Разладился рояль усталый вдрызг.
Внутри — запавших клавиш скрип и визг.
Душа поистрепалась, и едва ль
Засядет пианистка за рояль.
ПРОЖИЛА Я ЖИЗНЬ КОРЯВУЮ.
Прожила я жизнь корявую
С оговорками — оглядками,
Да судьбинушку дырявую
Всё латала я заплатками.
Опиралась да надеялась
На «авось» да «как получится».
Всё мне чудилось и верилось:
Перетрётся — перемучится.
Дыры штопала — старалася
Да вязала на тесёмочки.
И в итоге истрепалася
Вся до ниточки, до кромочки.
Стынет чай. И в фарфоровой чашке
Золотится душистый лимон.
Распускает листочки — кудряшки
Чайной розы поблекший бутон.
Посиди же. Куда торопится?
Выпей чаю с дороги, мой гость.
В темноте коридора ютится
Наспех брошенный в угол зонт — трость.
Пролетали и зимы, и вёсны,
Осень плакала тихим дождём.
Столько прожито лет несерьёзно,
Так чего же сегодня мы ждём?
Перестала просить я у бога,
Зареклась над судьбой ворожить.
Что могу я теперь? Так немного:
Разве чаю тебе предложить.
Тёмно — синяя скатерть резная
Оттеняет фарфор голубой.
Ты исчезнешь. исчезнешь, я знаю,
Унося моё сердце с собой.
Переждёшь ты за чаем ненастье
До других, неизвестных нам пор.
Сохранит в себе тёплое счастье
На минутку китайский фарфор.
Я не знаю пока, что попросит душа.
На столе ждёт свиданья с пером белый лист.
Он ко мне так доверчив, так девственно чист,
Что, склонившись над ним, я сижу, чуть дыша.
Но какая же участь бумаге дана?!
Будь пред ней дилетант, будь ли, вправду, поэт —
Для неё одинаково выбора нет:
Всё, что будет написано, стерпит она.
И узнает бедняжка, что знать ей пора:
То, что молвит душа, не кривя, не тая.
Будет сказана исповедь сердца моя
На бумаге под скрипы стального пера.
И она без упрёка, ухмылок, суда
Примет путаных мыслей столбцы и ряды,
И глубоких чернильных царапин следы —
Тех, что точно уже не стереть никогда.
А спустя пару дней, или, может быть, лет
Кто — то это случайно найдёт и прочтёт.
Упрекнёт, восхитится иль бредом сочтёт,
Или в рамку листок облачит, как портрет.
Но бумага смолчит, сохранив свой секрет,
То ли правду сказал, то ль слукавил поэт.
Откровения сердца хранить или бред —
Для неё одинаково выбора нет.
Процитировано 3 раз
Понравилось: 1 пользователю
