Затоптав орудийную вьюгу
И последние вспышки огня,
Наши части входили в Калугу
На рассвете морозного дня.
Голубое, как детский гостинец,
Люди небо увидели вдруг.
Шел в строю молодой пехотинец
И глядел изумленно вокруг.
Он глядел, точно видел впервые:
Вот какие они, земляки,–
Зипуны, кацавейки худые,
Постаревшие бабьи платки.
Вот он весь – в оживленье, в тревоге,
На задымленном, сбитом снегу,
Дорогой городок у дороги,
Не отдавшийся в руки врагу.
Все родное, свое, человечье,
Защищенное сердцем твоим…
Он расправил взволнованно плечи,
Гордый тем, что остался живым.
Захлебнулся нахлынувшим жаром,
Вдруг почувствовал юность свою,
Гордый тем, что недаром, недаром
Побывал в своем первом бою;
Что прошел, головы не склоняя,
Не зажмурив мальчишеских глаз,
Слышал, как, огневая, стальная,
Смерть над ним пролетела не раз,
Видел гибель хорошего друга,
Золотого дружка своего,
Для того чтоб такая Калуга
На рассвете встречала его;
Чтоб она, розовея спросонок,
В горьких росах не высохших слез,
Как спасенный от смерти ребенок,
Улыбалась ему сквозь мороз.
О скромные заметки краеведов
О жизни наших прадедов и дедов,
Вы врезались мне в память с детских лет.
Не зря я вырезал вас из газет.
Восточных ханов иго вековое,
И зарево пожаров над Москвою,
И сборщик дани на твоем дворе.
Все началось на Калке, на Каяле.
А кончилось стояньем на Угре.
(Там, удочки держа, и мы стояли.)
Болотников боярам задал страху.
Попрятались ярыжки и дьяки.
Нос высунешь — и голову на плаху.
И царь — мужик, и судьи — мужики.
Двойного самозванца пестрый стан
Здесь факелы возжег. И в блеске вспышек,
Кружась ночною птицей, панна Мнишек
Смущала сны усталых калужан.
“Димитрий жи-и-ив!”
Но спал упрямый город.
Димитрий лжив. Не тронет никого
Лихое счастье Тушинского вора
С ясновельможной спутницей его.
Губернской Талии, калужской Мельпомене
Пришлось по нраву острое перо.
Здесь двести лет назад царил на сцене
Блистательный пройдоха Фигаро.
Здесь как-то проезжал поэт влюбленный,
Любовью нежных жен не обделенный,
Но самая прелестная из дев
(Поэт дерзнул сравнить ее с Мадонной)
Ждала его у речки Суходрев.
Дом двухэтажный в самом скучном стиле.
Шамиль с семьей здесь ссылку перенес.
И в их кругу семейственном гостили
Полиция, тоска, туберкулез.
Названья здешних улиц. В них воспеты
Бунтовщики, гремевшие в веках.
Не позабыты первым горсоветом
Жан-Поль Марат и даже братья Гракх.
Здесь Циолковский жил. Землею этой
Засыпан он. Восходит лунный диск,
И на него космической ракетой
Пророчески нацелен обелиск.
А он не думал вечно спать в могиле.
Считал он: “Космос нужен для того,
Чтоб дружным роем люди в нем кружили,
Которые бессмертье заслужили.
Ведь воскресят их всех до одного”.
Он был великим. Он был гениальным.
Он путь открыл в те, звездные, края.
Училась у него в епархиальном
Учительница школьная моя.
О, город около Оки,
Страны космическое око!
Твои дома невысоки
И улицы нешироки,
Но сам вознесся ты высоко.
Вселенной штурм давно не нов,
Но и сейчас, как и сначала,–
Я это утверждать готов,–
Не много в мире городов,
Чье имя в космосе звучало.
Твое звучало, и не раз,
Поскольку рядом – Циолковский,
Чей – перед стартами – наказ
Первопроходцы звездных трасс
Воспринимали как отцовский.
… В знакомый домик над Окой
Идут, еще не знамениты.
Считалось:
“Ах, чудак какой…”–
А он пророческой рукой
Предначертал и их орбиты.
И, значит, скоро – новый старт
И учащенно сердцу биться
И город – горд,
И город – рад,
Ввысь смотрит город-космонавт
Глазами мудрого провидца.
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
На стыке снега и дождя
я, вновь беспечный, как дитя,
приехал к матери в Калугу,
затем, чтоб в городе родном
забыться отроческим сном,
проснуться и услышать вьюгу.
Листва шумела на ветру,
хлестала капли по стеклу,
по подоконнику стучали…
Две черных липы на углу
ветвями голыми качали.
Но я благодарил рассвет,
и ночь, и слякоть непогоды
за бескорыстье прежних лет,
за привкус счастья и свободы,
которых не было и нет…
Как сладко было пропадать,
с утра по улицам слоняться,
смотреть, как теплая Ока
неторопливо остывает,
как ветер листья раздувает
у почерневшего ларька.
А рано утром нежный лед
со звоном хрустнул под ногою…
Но что меня всю жизнь влечет
сюда, когда туман течет
с холмов, клонящихся к покою?
Есть города далекие, как звезды,
И близкие, как твой родимый дом…
К Оке сбегают белые березы,
Шумит Калуга кленом под окном.
Звенит эпохой над планетой воздух
И город мой сдружился с высотой,
Над кромкой бора тихо бродят звезды,
Любуются земною красотой.
И мне близки заоблачные выси,
И путь до дальних марсиан…
Калуга – колыбель,
Калуга – пристань
К другим планетам рвущихся землян.
