Поэза об Эстонии
Как феникс, возникший из пепла,
Возникла из смуты страна.
И если еще не окрепла,
Я верю: окрепнет она.
Такая она трудолюбка,
Что сможет остаться собой.
Она – голубая голубка,
И воздух она голубой.
Всегда я подвержен надежде
На этих утесах, поверь, –
В Эстляндской губернии прежде,
В республике Эсти теперь.
Где некогда бился Калевич,
Там может ли доблесть уснуть?
О, сказочный принц-королевич
Вернется к любимой на грудь!
Давно корабли вдохновений
Качнул к побережью прилив:
Их вел из поэзии гений
Со сладостным именем – Лийв.
Запомни: всегда вдохновенна
Мелодий ее бирюза.
Ridala, Suits’a и Enna
Еще не закрылись глаза.
И вся ты подобна невесте,
И вся ты подобна мечте,
Эстония, милая Эсти,
Оазис в житейской тщете!
По черепице скачут воробьи,
А солнце гладит флюгера и шпили,
Весну, осколки судеб и мечты
Впитали вековые мостовые.
По улочкам, проулкам и мосткам,
По
кусанным водою парапетам,
Идешь однозадачным силуэтом,
А мысли — настороженный капкан,
Сомкнется, не заметишь, убежать
И хочется, и некуда, пылинки
Под солнечными взглядами кружат,
Плетут узоры, разные картинки.
Восторги волн, крик чаек, снегопад
Из пены, соль горчит на вдохе,
Остались исчезающие крохи,
Почти забыв все, ворошу в пригляд.
То, что осталось дорого, и звон
Колоколов, готические стены,
Росточки башен, горд окружен,
Тенями прошлого, и необыкновенен.
Вот прозвонит катящийся трамвай,
Бормочет что-то голос на вокзале,
Не ухожу, наверно опоздаю,
Мне шепчет ветер в ребрах ржавых свай,
Про ярость шторма, ликованье лета,
Про стены глинта в слезах родников.
Моя полузабытая планета,
Страна и город горько-сладких снов.
Взглянуть бы на старые шпили,
На старые камни взглянуть —
И там, где вдвоем проходили,
Балтийского ветра глотнуть.
Когда это все-таки было?
Хотя бы припомнить сперва.
О, как же меня закрутило,
Пока моя память спала.
Когда бы все точно припомнить —
До штопочки на рукаве,
Припомнить, как город приподнят,
А башни стоят на горе.
Как плещется мелкое море,
Как флаги летят на ветру,
А кофе в тончайшем помоле
Крепчает и тает во рту.
И комнаты темной убранство,
И тушь от расплывшихся век,
Любви молодое упрямство,
Автобусов дальний разбег.
Я снова сойду в Кадриорге,
Я жду на трамвайном кольце.
И столько воздушной тревоги
В твоем непонятном лице.
Опять поспешу я с вокзала
На башни твои поглядеть,
И встанут года из развала,
И прошлое сбудется впредь.
Евгений Рейн (Evgeniy Rein)
У Бога в каменной шкатулке
есть жестяные переулки,
домов ореховый раскол
в натеках смол и стеарина
и шпиль на Ратуше старинной,
где Томас лапушки развел.
За огневыми витражами
пылинки жаркие дрожали
и пел о вечности орган.
О город готики господней,
в моей безбожной преисподней
меня твой облик настигал.
Наверно, я сентиментален.
Я так хочу вернуться в Таллинн
и лечь у вышгородских стен.
Там доброе средневековье
колдует людям на здоровье —
и дух не жаждет перемен.
Не надо утешать — хочу уехать:
Там на горе крутой замок.
По углам Сторожевые башни.
Люди ж. Гласных им не хватает
Они растягивать слова стремятся,
повторяя их по два раза.
Камень мостовой
Им служит мерой времени. Иная
У них система жизни. И иной
У них, наверное, порядок слов и фраз.
И улицы там узкие. Ни разу
Я не был там, внутри, у них в домах.
Я жил, как ветер. Впрочем. Это так.
Я снова здесь. И тишина. И тени.
А где-то там, где и бетон продрог,
Почти что там, где море по-тюленьи
Кричит. Заснул и спит уставший Кадриорг.
* * * * * * *
—
Автор сих строк не известен.
Стихи о Таллинне
Борис Чичибабин
У Бога в каменной шкатулке
есть город темной штукатурки,
испорошившийся на треть,
где я свое оставил сердце —
не подышать и насмотреться,
а полюбить и умереть.
Мелодика эстонской речи
Мелодика эстонской речи —
То щебет птиц, то плеск волны,
То быстрый бег ручьев и речек,
Спешащих в море с вышины.
На ласковом, на теплом камне
Сижу и слушаю, дивясь —
Как непонятная, близка мне
Причудливая эта вязь.
Друзьям-художникам в Таллинне
Евгения Кунина
Таллинн. Ливни. Город-сновиденье.
Встречи волшебство. Друзья друзей.
Студия. Портретов наважденье —
Ярких лиц и ярких плоскостей.
Таллинн. Чужеземный и желанный.
Люди — каждый, как живой портрет.
И — художник, силы несказанной:
Мастер, маг, мыслитель и поэт.*
14. III. 1974
Памяти Антона Таммсааре
Евгения Кунина
Вот теперь понимаю. Теперь понимать начинаю
Молчаливую речь валунов — и Эстонии той,
Где земля на родном языке именована «Маа»,
В переводе на русский, назвать бы ее «маятой».
Где упрямым, надсадным трудом, из столетья в столетье,
Из болот и лесов добывался и хлеб и уют.
Не с такой ли закалки бесстрашно эстонские дети
На прибрежных камнях, словно легкие белки, снуют.
В деревенских садах расцветают махровые маки,
Роз пунцовых и розово-алых сияет рассвет.
Для меня — это духа народного гордые знаки,
Это — сердца веселье, веселье любви и побед.
Ностальгия, ностальгия, что ты делаешь со мной.
Я смотрю вокруг уныло, старый Таллинн что с тобой?
Вместо старенького бара где народ был пьян и сыт-
высоченная хибара раскорячившись стоит.
Кадриорг — отрада детства ,перекопан и забыт,
вон какой-то финн мордатый в пруд Петра с газона ссыт.
Испарился словно дымка твой родной менталитет,
как изношенных ботинок, здесь давно прошедших, след.
Был ты городом из сказки, детских снов и лебедей,
стал-столицей пьяных финнов, аферистов и б. ей,
Вот такие мысли лезут, а пошло всё это на.
видно это возрастное или просто с бодуна….
Долго помнили мы друг о друге.
И опять повстречались, как встарь.
Снова здравствуй, заржавленный флюгер!
Снова здравствуй, чугунный фонарь!
Разговор повёдем понемногу.
Не отыщем местечка нигде.
Не живу на широкую ногу,
Но с тобой — на короткой ноге!
Сквозь туман, как сон старинный,
Проступают далеко —
Этот Герман, вечно длинный,
Вечно толстая Марго.
Улеглась суета отошедшего дня.
Длинный Герман, как прежде, влюблен.
Как ему надоела людская возня!
Он устал от гербов и знамен.
Как девчонка шальная, звезда подмигнет
Спекулянтам в торговых рядах:
Мол, покуда любовь в этом камне живет,
Город наш не рассыплется в прах!
Старый Таллинн.
Юрий Лорес
Бреду по древним городам ночной порою.
Я эти стены не ломал, но и не строил.
Здесь каждый предыдущий век оставил метку,
И мы идем за следом след по праху предков.
Иных времен, иных людей здесь отпечатки
В камнях домов и площадей. На их брусчатке
Оставим что-нибудь и мы от нашей были?
Или на древних мостовых осядем пылью?
Ведь сколько к небу ни расти, врастаешь в землю.
За тем ли мы сюда пришли, живем за тем ли,
Чтоб люди будущих веков на нашей пыли
Домов до самых облаков нагромоздили?
Крутая лесенка в подвал, как в глубь столетий.
Подайте же и мне бокал, и мне налейте:
За то, чтоб был как цвет вина цвет нашей крови,
За тех, кто эти города веками строил!
Поехали в Таллинн
А в Таллинне сыро и скоро наступит весна.
Слегка дребезжит под холодным дождём черепица,
И Вышгород пуст, и темна городская стена,
И улицы сдобою пахнут и свежей корицей.
А в Таллинне осень и школьный заманчивый гул,
И мокнет асфальт, и куда-то спешат горожане,
И Девичья Башня почётный несёт караул,
А в Башне – глинтвейн и кусочек лимона в стакане.
А в Таллинне ветер, дождливо и близится май,
И зонтики пляшут в руках, улыбаясь прохожим,
А вечером светится окнами старый трамвай,
И тихо звенит, и качается в такт осторожно.
А в Таллинне зелено море и тёмен песок.
Расстроен рояль, и пюпитр разбит и печален.
Скупое дождливое лето, последний звонок,
Забытые белые ночи. Поехали в Таллинн.
О, этот город туманов и осеней длинных,
Город ветров сумасшедших и серых дождей,
Город кривых закоулков и башен старинных,
Где, словно тени, скользят силуэты людей.
Юные годы мои затерялись бесследно
В уличках узких, и больше мне их не найти.
Небо мое пеленою задернуто бледной,
Северный город мои обезличил пути.
По датам в Таллинне весна,
Когда в апреле кружит снег.
Так для зимы земля тесна,
И ей часов не важен бег.
Что это значит, сам суди…
Быть может, монолог без слов.
Как будто вздох чужой груди
Доносят хлопья белых снов.
Но по асфальту капли слез,
Как знак: не стали явью сны.
Растаял снег. И всё унес.
А я жду в Таллинне весны…
Домов оранжевая черепица,
Высокий шпиль над валом крепостным.
Проходишь узкой улицей,и мнится,
Что этот город — сказка братьев Гримм.
У мшистой башни "Толстой Маргариты",
Под каменною аркою ворот,
Я слушаю,как отвечают плиты
Моим шагам,поkуда полночь бьёт.
Стихотворение мамы моей лучшей подруги ещё со школьных лет.
И . СЕВЕРЯНИН: ПРИВЕТ РЕСПУБЛИКЕ ЭСТЛЯНДСКОЙ!
Привет республике эстляндской –
Культурной, честной и благой, —
Правленья образ шарлатанский
Поправшей твёрдою ногой!
Ликуйте, мудрые эстонцы,
В чьих жилах северная кровь:
Отныне солнце – ваше солнце!
Новь жизни вашей – ваша новь!
Игорь Северянин
«Привет Эстонии», 1918
«Король поэтов» Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лопарёва) не получил законченного образования. Он проповедовал «вселенский эгоизм», всё самое утончённое. Это был уход из действительности в бурную и яркую «другую жизнь».
Ему в какой-то мере случайно повезло в молодости. На его стих «Вонзите штопор» в 1910 году обратил внимание Лев Толстой, предав его резкой критике. Пресса обрушилась на поэта и с легкой руки великого старца Игорь Северянин стал известен.
Прежде чем восславить независимость Эстонии в 1918 году поэт годом раньше написал «Гимн Российской республике» и «Моему народу» (март 1917 года). Но он ненавидел Керенского, назвав его «паяцем трагичным на канате». Зато высоко оценил деятельность Ленина.
Бежал поэт из голодного и холодного Петрограда в январе 1918 года в Эстонию не случайно. С Эстимаа был до революции связан отец поэта. Да и сам стихотворец любил наезды в селение Эст-Тойла на берегу моря, чтобы порыбачить и предаться уединению.
Северянин широко отразил в своих стихах природу и жизнь Эстонии. В его «Поэзе об Эстонии» говорится, что Эстония – «трудолюбка», «голубая голубка». Мирная страна, в которой есть нечто от мечты поэта.
Для него Эстия – «оазис в житейской тщете», в котором он живёт, «как в норке крот». В 1914 году, он писал в «Балтийских кэнзелях»:
В пресветлой Эстляндии, у моря Балтийского,
Лилитного, блеклого и неуловимого,
Где вьются кузнечики скользяще-налимово,
Для сердца усталого – так много любимого,
Святого, желанного, родного и близкого!
Приведём здесь стихотворные упоминания Северяниным некоторых мест излюбленной прибалтийской республики. И прежде всего поселения Эст-Тойла, где поэт долго жил и творил:
Как обольстительное пойло –
Колдуйный нектар морефей, —
Влечет к себе меня Эст-Тойла
Волнами моря и ветвей.
Привет вам, шпроты и лососи,
И ракушки, и голоса,
Звучащие мне на откосе, —
Вы, милые мои леса!
А вот и строки о Таллинне в стихе «В Ревель!» от 1918 года:
Влекут готические зданья,
Их шпили острые – иглой, —
Полуистлевшие преданья,
Останки красоты былой.
И лабиринты узких улиц,
И вид на море из домов,
И вкус холодных, скользких устриц,
И мудрость северных умов.
Пограничная Нарва влекла его также:
Я грежу Нарвой, милой Нарвой,
Я грежу крепостью её,
Я грежу Нарвой – тихой, старой, —
В ней что-то яркое своё.
О город древний! город шведский!
Трудолюбивый и простой!
Пленён твоей улыбкой детской
И бородой твоей седой.
Не остался без стиха и город Тарту, в 1918 году еще Юрьев (прилагаем здесь вид от центра города как раз в 1918 году):
Где Эмбах, берег свой понурив,
Течет лифляндскою землей,
Как центр культурный, вырос Юрьев,
Такой радушный и живой.
Он, переназванный из Дерпта,
Немецкий дух не угасил.
В моих стихах найдется лепта
И Юрьеву, по мере сил…
Эстония в конце концов стала для Северянина «второй родиной», по которой он тоскует при своих поездках по Европе. Это не противоречит ностальгии по России, истинной родине:
Осуждая войну, осуждая погром,
Над народностью всякой насилье,
Я Россию люблю – свой родительский дом –
Даже с грязью со всею и пылью…
В его стихах со временем появляется мотив близости России и Эстонии: они не противопоставляются друг другу.
Жизнь поэта в Эстонии была непростой. Материально он всегда нуждался, особенно в последние 4 года. Так что поэт приветствовал установление советской власти в Эстонии летом 1940 года. Годом раньше в беседе с постпредом СССР в Таллинне он заявил: «Прежде всего я не эмигрант. И не беженец. Я просто дачник. С 1918 года».
Но включению Игоря Северянина в советскую литературу помешала война с фашистской Германией. Не удалось ему и эвакуироваться в советский тыл. Он умер в Таллинне в декабре 1941 года в возрасте 54 лет.
Однако знаменитые строки «Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб» были написаны Игорем Северяниным ещё в 1925 году…
