до селе в страшных снах своих я вижу
как барин её гнал
он потому и выжил
В дороге этакая б***ь
Смогла вообще всех заебать.
Коней, осла.
А начала со славного Ахмета.
К нему прильнула для минета.
И лишь меня, пока, щадила.
Я, видно, старый стал Мудила.
Вот постоялый двор.
И счастье наше!
Водяру в кабаке глушил Лукаша.
Пришлось ему червонец заплатить,
Чтоб согласился Даму "угостить".
И как же упустить такую блясиерру.
Мадам, бон сильвупле,
Пожалте к Кавалеру!
И света белого ей больше не видалось,
Она, моментом, отъебалась.
Сверкнул лишь перстень на руке .
Она направилась к Луке.
АХ, этот звонкий цокот каблуков.
Бюстгальтер, не скрываюций сосков.
И платье в его полном декальтизме.
Она шагала
Словно рай при жизни.
И как удивлена была красотка наша —
Её в упор не замечал Лукаша.
Напрасно было задом здесь водить.
Пришлось три раза мимо проходить.
Лукашу ослепляя взглядом пылким..
Но он был увлечён распитием бутылки.
Я, пользуясь моментом, удалился,
Съебался и в пространстве растворился.
Я удалился,
А они остались.
Фелисты ****ские глаза не отъебались.
Но и Лукаша был не мудозвонец.
Легко мог отработать свой червонец.
Ведь род Мудищевых был древний.
Имел он пасеки, деревни.
И очень славный был их род!
Не раз цариц ****и в рот.
А уж в военном отношении.
Кто, хоть бы раз, вступил в сношение.
Тот испытал всю правду нашу.
Ещё в побоище ледовом
в прозапродавневшем веку
с коней тевтонов
на скаку елдой
сбивал
Мудищев Саша.
Посол,
Тевтонская дубина,
Тогда сподобился изречь:
— Зачем же рыцарский свой мечь
сей витязь прячет под штаниной.
Федул Мудищев за отвагу
Суворовым был награждён
елда служила войску флагом
в гроб неприятельский
гвоздём
У Измаила вышла драка.
С елдой своей наперевес
Мудищев Пётр шёл в атаку.
Враг пожалел, что в драку влез.
И турки неспроста струхнули.
Своей стремительной елдой
Он отбивал в полёте пули.
Царица бриллианты из подвала
Потом ещё не раз ему давала.
Ведь за лечение регалий
Врачи такие деньги драли.
Мудищев Павел был корнетом
царицу радовал минетом
но что б войну не проиграть
пришлось последнее отдать
когда Москву французам сдали
царицей послан был на фронт
гусаров славный эскадронт
Мудищев Павел.
перед строем Кутузов целовался с ним
и всем сказал
с такой елдою
французов точно победим
Спасуют все французы перед нами
когда настанет время мериться фуями
Фелисте нужен секс с утра.
Вот всем известная палитра —
Она Лукашу в номера
Взяла и заманила литром.
А там,
Хоть это непотребно,
А очень можно, даже с негром.
Но неграм нынче повезло.
Фелисту так к Луке влекло.
Что в этом номере творилось,
словами и не рассказать.
Поэма в 7 частях (с вступлением). Слова народные.
Правки незначительны
— Потихоньку дверь закройте
и садитесь, а не стойте, —
так в Стреле Москва-Берлин
мне сказал один грузин.
Добрый и гостеприимный
мой сосед в дороге длинной.
миллион историй разных
знает, добрых и проказных,
и простых, и ненормальных,
и лихих, и сексуальных.
Я один его рассказ
записал, друзья, для вас!
Спиридон Мартыныч Кторов
был директором конторы
Главзаготснабсбытзерно
(стал он им не так давно).
Невысокий, средних лет,
крупный лоб (красив брюнет!).
Вечно выбрит и отглажен,
а в плечах — косая сажень.
Кабинет его рабочий
был обставлен ладно очень:
стулья, стол довольно скромный,
книжный шкаф, диван огромный.
В коже дверь, на ней запоры,
на окне глухие шторы,
письменный прибор дородный
и сифон с водой холодной.
А в приемной — секретарша,
лет семнадцати, не старше.
Спиридон, надо сказать,
секретарш любил менять.
Месяц — два они старались
и с почетом увольнялись.
День, от силы, проходил —
новый ангел приходил.
Было так и в этот раз,
о котором мой рассказ.
Сам из отпуска вернулся,
в дверь вошел и улыбнулся —
дева дивная сидит,
на него в упор глядит.
Взгляд прямой, как небо чистый.
— Как зовут, тебя? – Фелистой,
у Томары бюллетень,
я сегодня первый день.
— Так, прекрасно! — Спиридон
встал и сделал ей поклон, —
Спиридон Мартыныч Кторов,
я — директор сей конторы,
тоже первый день в работе,
ну, потом ко мне зайдете,
я введу Вас в курс всех дел, —
Кторов деву оглядел,
улыбнулся, поклонился
и в пенаты удалился.
А Фелиста вся зарделась —
ей всё сразу захотелось.
Но был точный дан указ —
чтоб потом, а не сейчас.
Здесь прерву я нить рассказа,
потому, что надо сразу
о Фелисте рассказать,
её образ описать.
Высока, с приятным взглядом,
с идеально круглым задом,
с головой — не без идей,
с пятым номером грудей.
С узкой талией притом,
с крупным, нежным, алым ртом,
волос — цвета апельсина
(до сосков) довольно длинный.
Голос томный и певучий.
взгляд предельно зло@бучий.
Здесь замечу непременно,
что @блась она отменно.
знала сотню разных поз,
обожала файдероз.
Сладко делала минет,
всё узнала в десять лет.
В те года с соседней дачи
помогал решать задачи
ей один артиллерист —
престарелый онанист.
Доставал он х@й тихонько,
гладить заставлял легонько.
Сам сидел, решал задачи,
объяснял, что «Y» значит.
Это было непонятно,
но волнующе приятно —
и упругий х@й в руке,
и ладошка в молоке.
Математика кончалась,
платье с девочки снималось
и язык большой и склизкий
залезал Фелисте в письку.
Поначалу было больно,
рот шептал: — Всё, мне довольно!
Но потом приятно стало,
целки в скорости не стало
и заместо языка
х@й вела ее рука.
А примерно через год
научилась брать х@й в рот.
Месяцы бежали скопом,
набухали груди, жопа,
над п@здой пушились дебри,
набирался опыт в ебле.
А к шестнадцати годам
переплюнула всех дам.
Сутками могла @баться —
ёрзать; ползать; извиваться;
по-чапаевски и раком; стоя;
лёжа, в рот и в сраку.
С четырьмя, с пятью, со взводом
(девочка была с заводом),
а сейчас она сидела,
тупо на часы глядела.
Между ног рождалась буря,
буря, скоро грянет буря!
Ведь Тамара ей сказала: —
Спиридон — лихой вонзала.
Сердце билось сладко-сладко,
что-то защемило в матке,
руки гладили лобок: —
Ну, звони скорей, звонок!
И звонок приятной лаской
позвонил, как будто в сказке,
захлебнулся, залился: —
Времени терять нельзя!
Трель звонка слышна везде,
что-то ёкнуло в п@зде
и Фелиста, воспылав,
к двери бросилась стремглав.
Ворвалась, закрыла шторы,
повернула все запоры,
мельком на диван взглянула,
резко молнию рванула
и в мгновение была
в том, в чём мама родила.
Спиридон, как бык в ночи
на Фелисту наскочил,
доставая бодро член,
что кончался у колен.
А затем всё также быстро
повалил на пол Фелисту,
и чтоб знала кто такой
ей в п@зду залез рукой.
Но Фелиста промолчала —
ей понравилось начало.
Улыбнулась как-то скупо
и схватила ртом залупу,
стала втягивать тот член,
что кончался у колен.
Вот исчезло полконца,
вот ушли и два яйца
и залупа где-то ей
щекотала меж грудей.
Спиридон кричал: — Ай, сладко! —
и сжимал рукою матку.
Цвета белого стекла
сперма на ковер стекла.
Глаза девицы горели,
х@й ломал ей что-то в теле,
кисть руки п@зда сжимала,
так, что чуть не поломала.
Приутихли, раскатились.
отдохнули, вновь сцепились.
Вот Фелиста встала раком,
он свой х@й ей вставил в сраку,
и п@зду двумя руками
молотить стал кулаками.
А она за яйца – хвать,
словно хочет оторвать.
Снова отдых, снова вспышка,
у него уже отдышка.
А она его @бёт,
и кусает, и скребёт,
и визжит, и веселится,
и п@здой на рот садится.
Он вонзает ей язык,
что могуч так и велик.
И мычит: — Подохну тут,
а часы двенадцать бьют.
Кровь и сперма — все смешалось,
но Фелиста помешалась
(удалось, в конце концов,
оторвать одно яйцо).
А потом с улыбкой глупой
отжевать кусок залупы.
Он кричит: — Кончаешь, нет?
А она ему — минет,
чтоб заставить х@й стоять
и @бать, @бать, @бать.
— Утром, труп его остывший
осмотрел я, как прибывший
из Москвы криминалист, —
так закончил журналист
свой рассказ печальный очень,
и добавил: — Между прочим,
с нами следователь был,
Очень юн и очень мил.
Побледнел он, покраснел,
на девицу не глядел,
так, не глядя, к ней склонился,
лицом сильно изменился.
Изо рта её извлёк
х@я жеваный кусок.
Потом задал ей вопрос: —
За@бли его. За что-с?
И ответила Фелиста: —
Кторов был артиллеристом,
рядом с нами жил на даче
и умел решать задачи…
