Шуты когда-то были
У разных королей
Шуты вовсю шутили,
Чтоб было веселей.
Кривлялись,как мартышки,
Ходили на руках.
Быть славно шалунишкой,
Таить под смехом страх.
Тут надобно уменье
Монарху угождать.
Не то в одно мгновенье-
Изгоем можно стать.
Король ведь без причины
Сумеет удивить-
Прикажет гильотиной
Шута укоротить.
А сказочка серьёзна,
Не так она проста.
Народ теперь сквозь слёзы
Играет роль шута.
Твоей судьбы никто не знает правду,
Ты сам ей не особо дорожишь.
Шута обидеть может точно каждый,
Но ты атаку лишь один раз отразишь.
Смешишь ты короля: сегодня ночью
И завтра днём, веками напролёт.
Твоё нутро разорванное в клочья
Валяется в квартире и поёт.
Никто не будет знать, что за прекрасной маской
Скрывается лишь слезный водопад.
Покроет снова Шут лицо своею краской,
Пойдёт сегодня звонко выступать.
Успеть прожить сто тысяч разных жизней,
Но лишь в своей так жёстко оплошать.
Любви попробовать так много,
И до сих пор её же вкуса не познать.
Королём не станет шут,
Как бы не старался.
Весельчак, придворный плут,
Возле трона оказался.
Рядом власть, её бери-
Не его она, чужая.
Знай удел: чудить, дурить,
Веселить монарха, песни распевая.
В ногах самодержца верный пёс,
Рычит и лает на придворных.
Никто не посмеет дать ему в нос-
Недосягаемый, монарший раб покорный.
И даже порою король исполняет
Полу-серьёзные шутовские хотения.
Шут не глуп, он это знает.
Прислушиваясь к его мнению.
Королём шут не станет,
Но он всегда при короле.
Умрёт тот — новая эра настанет,
Но шут останется всегда при дворе.
Когда на троне восседает шут,
Обманщик, лицемер и плут.
Тогда народ свой дурит он всегда,
Чтоб челядь быть послушною могла.
Наследник трона, нефти господин,
Он к сожалению в мире не один.
Такие же, как он, бегут в друзья,
Чтоб их гнилая власть прожить могла.
На свете нет ума, есть интерес.
И подконтролен "демократии" процесс.
У всех шутов, хозяин есть один.
Но он по прежнему для мира невидим.
За нитки дергает, умелый кукловод,
Алиев, Эрдоган, Зеленский иль другой идиот,
И эти пешки будут скинуты тогда,
Когда в них надобность исчезнет навсегда.
Но чтобы все понять нужны мозги,
А у шута эти мозги в грязи,
Свирепо лают сидя на цепи,
Плевать хотят, что руки все в крови.
А в мире хаос, кризис и Ковид,
Нет силы, чтоб поставить гнид этих на вид.
И потому поганый грязный рот,
В уста целует у шута народ.
И хватит миру только языком чесать,
Пора не словом, делом помогать.
Отбросить меркантильный интерес.
Не то всех ждет ответ, уже Небес!
Оплавляясь, стекают свечи
На гербы золотых щитов.
Блеск империй недолговечен,
Несмолкаем лишь смех шутов.
Средь руин, доказавших миру,
Сколь величественны творцы,
В древних гимнах латают дыры
Пустозвонные бубенцы.
Колпаки в расписных заплатах
Попрочнее иных корон:
Те на землю падут когда-то,
На изрубленный шелк знамён.
Отгремят, отблестят и сгинут
В пыльном хламе былых эпох —
Вечность знает лишь паутину,
Да гробниц плесневелый мох.
А шутам же и дела мало
До того, что уходит в прах,
Им заботиться не пристало
Ни о ближних, ни о делах.
Кредо искренних лизоблюдов
Примитивно, как белый свет:
Есть корыто – а свиньи будут.
В них всегда недостатка нет.
Есть сказка у меня одна —
Любовь принцессы и шута.
Сюжет простой, слегка банальный,
Основан на судьбе реальной.
Принцесса, как и быть ей должно,
Была красна, собой пригожа,
Мила и в меру остроумна.
И так по-царски неприступна.
Надменна царевна-мать
Не уставала ей давать
Уроки крови голубой —
Не сердцем думать — головой.
А у царя служил в шутах
Несостоявшийся монах.
В словах он был красноречив,
Но — так уж вышло — некрасив.
Красой принцессы ослеплен,
Он тайно был в нее влюблен.
Они не пара — он то знал
И очень от того страдал.
В один из дней решился он —
Признался ей в любви письмом.
И с трепетом стал ждать ответ,
Боялся он услышать "нет".
Письмо принцессу удивило
И даже несколько смутило
"Люблю. Страдаю. Верю. Жду. " —
Как-то несвойственно шуту!
А нежность сердце покорила —
Шута принцесса полюбила,
Но в жилах голубая кровь
Ей запрещала страсть, любовь.
Ответа шут не получил.
Затосковал и загрустил.
Он перестал шутить, смеяться,
Плясать и даже улыбаться.
И удивлялись всем двором —
Что же стряслось с нашим шутом?
Лишь принцесса правду знала
И родне она сказала:
"Шут не болен, он влюблен!
Красотой он обделен,
Но ведь главное не это!
Вообще, чувство то ответно. "
Царь, конечно, огорчился —
Взять в зятья хотелось принца.
Не написано в роду
Стать наследником шуту!
Шут был изгнан со двора
А за ним ушла она.
И хоть не в богатстве жили,
Но в согласье. Не тужили.
Он любим, она любима,
Бог послал им дочь и сына.
Шут считает себя вновь
Всех счастливей из шутов.
Сказка — ложь, да в ней намек,
Поколениям урок —
Солнце, что восходит утром,
Светит всем, а не кому-то.
Шут был вор, он воровал минуты,
Грустные минуты тут и там.
Неулыбчив и негромок будто —
Это не положено шутам.
В светлом цирке, между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
В шутовском дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован,
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун?
Если клоун — должен быть смешной! "
Вот и мы. Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши! ",
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы всегда в сомненьи — век двадцатый.
Цирк у нас, конечно, мировой, —
Клоун, правда, слишком мрачноватый.
Невесёлый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал н на себя.
Только балагуря, тараторя,
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы
И морщины — глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас —
Будто обезболивал нам роды
(А себе защиты не припас).
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
"Ах! Как нас приятно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам! "
Время! И разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарялся на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы, вот нам и смешно.
Вдруг весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь. и тишина.
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего. И сломана спина.
Зрители, и люди между ними,
Думали: "Вот пьяница — упал".
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался и переиграл.
Он застыл не где-то, не за морем,
Возле нас, как бы прилёг, устав.
Первый клоун захлебнулся горем.
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неутомимо,
Не успев склонить главу над ним.
Этот трюк — уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим.
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут, он воровал минуты,
Грустные минуты у людей.
Многие из нас, бахвальства ради,
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках.
Сгинул, канул он, как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?
Только я колпак ему придумал,
Этот клоун был без колпака.
Из века в век на шутки спрос,-
Нет лучше шлема против злобы,-
Но не любой до них дорос.
Смешить людей — талант особый.
Пусть вносит смуту баламут,
Блаженненький — иная доля.
Но Комик или Вечный Шут
Был самым мудрым при престоле
Всегда. В окраинах души
Играл на струнах потаенных,
Даруя силу жить, смешил
Больных, озлобленных, влюбленных,-
Любых. Когда входил он в зал,
Где подданные спины гнули,
То под насмешки подставлял
Себя, как будто-бы под пули.
Во всем животном мире так:
Ты зверь ли, рыба или птица,
Но средневзвешенный чудак
Насмешек до смерти боится.
И только тот, кто сам велик,-
И не отмахивайтесь, братцы!-
Себе Шута присвоил ник,
Позволив над собой смеяться.
Судьба твоя зависит от улыбки.
Лишь смолкнет смех за стенами кулис,
Прикроешь ты веселия калитку.
Уйдёшь домой, угрюмо глядя вниз.
Сегодня — ты герой, а завтра — олух.
Вчера был дураком, сегодня — Бог.
Ты будешь жить, покуда мир твой молод.
Как все мы, ты горяч и одинок.
Своей слезой растопишь след улыбки.
Вернёшь ты взрослым детские сердца.
Покажешь всем нелепости, ошибки.
И с горечью посмотришь в небеса.
Ты будешь жить. Пока жива улыбка.
Прекрасный смелый рыцарь.
Без лица.
Бубенцы с шутовской шапки,
Своим звоном окружили,
Я с собой играю в прятки,
В ироничной чахну пыли…
Я не шут, но мне придётся,
Воедино слиться с ролью,
Может кто-нибудь найдётся?
Кто спасёт меня от боли.
Образ свой за бубенцами,
Прячу ловко и умело,
И сводя концы с концами,
Я вперёд шагаю смело.
И от вас скрывая правду,
Вновь я маску надеваю
Ведь её вы видеть рады,
А меня никто не знает…
За улыбкой грусть таиться,
Только вам её не видно,
Звоном в сердце боль храниться,
И за это мне обидно.
Я не шут, но мне придётся
Песни петь вам, и шутить.
Горечь пульсом в теле бьётся,
Не хочу шутом я быть…
Молитва шута.
Окончен королевский пир. Король
Искал от скуки новых развлечений
И крикнул своему шуту: «Сэр шут!
Молись за нас. Молись же. На колени!»
Шут тихо шляпу снял, умолк звон бубенцов.
Встал на колени. Слышались насмешки
В предвосхищеньи новой шутки над глупцом.
Но горечь скрылась за раскрашенной усмешкой.
Он голову склонил, все замерли вокруг.
Лишь плачущие свечи рвали темноту.
И вдруг раздался голос: «О, Господь!
Будь милостив ко мне, шуту!
Ничто, Господь, не может изменить
Тьму зла в сердцах на неба чистоту,
Одно лишь наказанье. Но, Господь,
Будь милостив ко мне, шуту!
Не Правду и Лю6овь должны мы обвинять,
Не Справедливость и не Истины Твои.
Безумным, нам давно пора понять,
Как далеко храним мы небо от земли.
Мы в слепоте своей стремимся в пропасть
И топчем Нежность, Кротость, Красоту,
И к не6есам возносим только ропот,
И у6иваем в сердце доброту.
И Истину Творца мы не смогли принять.
Кому из нас она сердца пронзала?
И силу Слова не хотели осознать,
Кому оно пророчеством звучало?
Вину не Нежность спрашивать должна,
А бич безжалостный и вечно справедливый,
Но за свои ошибки, — о, в стыде
Пред Небом падаем и, плача, просим милость.
Земля не заживляет ран души,
Цари земные прячут сердца пустоту,
Ликует лишь толпа.
Но я прошу, Господь,
Будь милостив ко мне, шуту!»
Весь двор молчал. В звенящей тишине
Король поднялся; устремившись в темноту,
Покинул зал и прошептал:
«Господь! Будь милостив ко мне, шуту. »
Цирк.Арена.И на ней я шут.
Давайте смейтесь надо мной!
Давайте потешайтесь!Я же шут!
Никто не скажет вам:"Постой
Быть может и не шут он
Быть может жизнь распорядилась?
Быть может многое поставлено на кон?
А может быть любовь нежданная явилась?"
"Нет что вы!Он же шут!"-
раздался тонкий голосок из зала.
И снова хохот,шум оваций тут
И снова. снова все с начала.
Да бросте вы!Ведь он же шут!
Шуты не знают жизни и любви не знают!
Да мы не знаем даже как его зовут!"
. и слезы на лице моем все тают.
Никто не думает: "Шут тоже человек!"
И что улыбка на лице его фальшива.
Наказан улыбаться он на век
И даже дольше. пока тело живо!
Вы не увидете его слезЫ!
Он научился их гриммировать!
Постиг обман,искуство лжи!
Лишь чтобы внутренность свою скрывать!
Замолк оркестр. и зал весь опустел.
Шут снял парик и снял улыбку.
И тут. насколько он сумел
Насколько смог исправил он ошибку!
Он показал,! что он не шут,а человек!
Что он умеет жить,любить,страдать.
Но не узнаете об этом вы вовек.
Ведь зал пустой.
Едрена мать.
Что за судьба с рожденья быть шутом?
Коммедиант, попавший в жизни драмму.
Сейчас смеются все, а что потом?
Каких цветов еще добавит в гамму?
Так тяжело воспринимать людей.
Ведь вряд ли может кто из них представить,
Что ты устроен в сотни раз сложней
И, что тебя им следовало славить.
Ты в глупую их жизнь сошел с небес,
На землю ты принес кусочек рая.
Ну а в ответ тебе надрез, надрез.
И вечно из соленых ран сырая
Незримо брызжет твоя кровь на них
И все, на что попала, освещает.
Ты в душу мне попал — пишу я стих.
Смеетесь вы, но шут молчит — прощает.
