«Полон жизни мой жизненный вечер, я живу, ни о чём не скорбя; здравствуй, старость, я рад нашей встрече, а ведь мог и не встретить тебя!» (Игорь Губерман)
Автор этого замечательного четверостишия на два года старше меня, но в нашем возрасте эта разница уже не существенна, и я с удовольствием разделяю его впечатления о жизни, его отношения к ней, его самоиронию и неистребимый оптимизм.
«Дряхлеет мой дружеский круг, любовных не слышится арий, а пышный розарий подруг уже не цветник, а гербарий»
Но и в гербарии он находит, чему радоваться.
«Нас маразм не обращает в идиотов, а в склерозе много радости для духа: каждый вечер — куча новых анекдотов, каждой ночью — новая старуха»
Первый сборник его Гариков я купил в конце 70-х и начал читать уже в автобусе по дороге на работу. Ну и, конечно, не мог не поделиться своей находкой со всем русскоязычным составом нашего отдела. Часа два минимум никто не отходил от моего стола. Ну, как можно было нам, ещё недавним «олим»*, а некоторым даже успевшим поучаствовать в войнах Израиля, спокойно слушать такие недвусмысленные дифирамбы в свой адрес?
«По ночам начальство чахнет и хиреет, дикий сон морозит царственные яйца: что китайцы вдруг воюют, как евреи, а евреи расплодились, как китайцы»
Четверостишиями Игоря Губермана заполнены многие страницы Интернета, но его поэмы, написанные в той же ироничной манере, встречаются значительно реже. И вот, перелистывая тот первый сборник «Еврейские Дацзыбао», я вспомнил его поэму, и впечатление, которое она оставила тогда, больше 40 лет назад. (В старости это не редкость. )
Вот она. Неувядающая)))
«Монтигомо неистребимый Коган»
На берегах Амазонки в середине нашего века было обнаружено племя дикарей, говорящих на семитском диалекте. Их туземной жизни посвящается поэма.
Идут высокие мужчины, по ветру бороды развеяв;
тут первобытная община доисторических евреев.
Законы джунглей, лес и небо, насквозь прозрачная река…
Они уже не сеют хлеба и не фотографы пока.
Они стреляют фиш из лука и фаршируют не спеша;
а к синагоге из бамбука пристройка есть – из камыша.
И в ней живет – без жен и страха — религиозный гарнизон:
Шапиро – жрец, Гуревич – знахарь и дряхлый резник Либензон.
Его повсюду кормят, любят — он платит службой и добром:
младенцам кончики он рубит большим гранитным топором.
И жены их уже не знают, свой издавая первый крик,
что слишком длинно обрубает глухой завистливый старик…
Они селились берегами вдали от сумрака лиан,
где бродит вепрь – свинья с рогами — и стонут самки обезьян.
Где конуса клопов-термитов, белеют кости беглых коз
и дикари-антисемиты едят евреев и стрекоз.
Где горы Анды, словно Альпы, большая надпись черным углем:
"Евреи! Тут снимают скальпы! Не заходите в эти джунгли!"
Но рос и вырос дух бунтарский, и в сентябре, идя ва-банк,
собрал симпозиум дикарский народный вождь Арон Гутанг.
И пел им песни кантор Дымшиц, и каждый внутренне горел;
согнули луки и, сложившись, купили очень много стрел.
…Дозорный срезан. Пес – не гавкнет. По джунглям двинулся как танк
бананоносый Томагавкер и жрец-раскольник Бумеранг.
В атаке нету Мордехая, но сомкнут строй, они идут;
отчизну дома оставляя, семиты – одного не ждут!
А Мордехай – в нем кровь застыла — вдоль по кустам бежал, дрожа,
чем невзначай подкрался с тыла, антисемитов окружа…
Бой – до триумфа – до обеда! На час еды – прощай, война.
Евреи – тоже людоеды, когда потребует страна.
Не верьте книгам и родителям. История темна, как ночь.
Колумб (Аид), плевав на Индию, гнал каравеллы, чтоб помочь.
Еврейским занявшись вопросом, Потемкин, граф, ушел от дел;
науки бросив, Ломоносов Екатерину поимел.
Ученый, он боялся сплетен и только ночью к ней ходил.
Старик Державин их заметил и, в гроб сходя, благословил.
В приемных Рима подогретый, Крестовый начался поход;
Вильям Шекспир писал сонеты, чтоб накопить на пароход.
…Но жил дикарь – с евреем рядом. Века стекали с пирамид.
Ассимилировались взгляды. И кто теперь антисемит?
Хрустят суставы, гнутся шеи, сраженье близится к концу,
и два врага, сойдясь в траншее, меняют сахар на мацу.
В жестокой схватке рукопашной ждала победа впереди.
Стал день сегодняшний – вчерашним; никто часов не заводил.
И эта мысль гнала евреев, она их мучила и жгла:
ведь если не смотреть на время, не знаешь, как идут дела.
А где стоят часы семитов, там время прекращает бег;
в лесу мартышек и термитов пещерный воцарился век.
За пищей вглубь стремясь податься, они скрывались постепенно
от мировых цивилизаций и от культурного обмена.
И коммунизм их – первобытен, и в шалашах – портрет вождя,
но в поступательном развитии эпоху рабства обойдя,
и локоть к локтю, если надо, а если надо, грудь на грудь,
в коммунистических бригадах к феодализму держат путь…
* олим (иврит) — новые репатрианты
Хочу поделиться некоторыми стихами Губермана,которые мне нравятся:)
Легко слова Эзопа эти
ко всем эпохам приложить:
«Хотя и плохо жить на свете,
но это лучше, чем не жить».
Прочел у некоего грека
(не то Эвклид, не то Страбон),
что вреден духу человека
излишних мыслей выебон
Я женских слов люблю родник
и женских мыслей хороводы,
поскольку мы умны от книг,
а бабы — прямо от природы.
В чужую личность мне не влезть,
а мной не могут быть другие,
и я таков, каков я есть,
а те, кто лучше, — не такие.
Вовлекаясь во множество дел,
Не мечись,как по джунглям ботаник,
Не горюй,что не всюду успел,
Может ты опоздал на "Титаник"
Еще Гераклит однажды
заметил давным-давно,
что глуп, кто вступает дважды
в одно и то же гавно.
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно
Везде долги: мужской, супружеский,
гражданский, родственный и дружеский,
долг чести, совести, пера,
и кредиторов до хера.
Не плачься, милый, за вином
на мерзость, подлость и предательство;
связав судьбу свою с говном,
терпи его к себе касательство.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
Решив служить, дверьми не хлопай
Бранишь запой, тони в трудах.
Нельзя одной и той же жопой,
Сидеть на встречных поездах
Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор —
при таких широких бедрах
такой узкий кругозор.
Привычка думать головой –
одна из черт сугубо личных,
поскольку ум, как таковой,
у разных лиц – в местах различных.
Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую и вижу очень зримо:
не важно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
В кипящих политических страстях
мне видится модель везде одна:
столкнулись на огромных скоростях
и лопнули вразлет мешки гавна.
На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит.
Есть в каждой нравственной системе
идея, общая для всех:
нельзя и с теми быть, и с теми,
не предавая тех и тех.
Весьма порой мешает мне заснуть
Волнующая, как ни поверни,
Открывшаяся мне внезапно суть
Какой-нибудь немыслимой херни.
Бывает — проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.
Содержание
Дубликаты не найдены
Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю немного мягче климат,
но лучше общество в аду.
Примитив, это даже не поэзия
Еще безумнее, чем «Алиса». Поэма Льюиса Кэрролла в восьми воплях
Вы думаете, самое странное, что написал застенчивый и заикающийся английский математик, это дилогия об Алисе? Да, в Стране чудес и в Зазеркалье с главной героиней происходит много всего непонятного и абсурдного. Но литературоведы сходятся на том, что своего апофеоза Льюис Кэрролл достиг в поэме «Охота на Снарка».
Переводить Кэрролла всегда трудно. Но когда речь идет о прозе, там хоть есть возможность целиком нырнуть в увлекательную задачу переложения на другой язык его словесных игр. А переводить абсурдную поэму, не теряя ритма и рифм, это задача для настоящего мастера.
К сожалению, на сегодняшний день, по мнению исследователей Кэрролла, ни один из переводов «Охоты на Снарка» не передает всего своеобразия этого произведения. Это, и правда, очень сложно. Даже такой ас в искусстве стихотворного перевода, как Георгий Кружков выдал лишь бледное подобие кэрролловской поэмы. Покружил где-то рядом, простите за каламбур, но к сути не приблизился. Тем не менее, именно его переложение получило наибольшую известность.
Вообще, все это очень в духе самой «Охоты на Снарка». Ведь ее сюжет тоже сводится к попыткам поймать нечто постоянно ускользающее, неизвестное. неопределимое. Вот как Снарк описывается в поэме:
Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,
Жестковат, но приятно хрустит,
Словно новый сюртук, если в талии туг,
И слегка привиденьем разит.
Он встает очень поздно. Так поздно встает
(Важно помнить об этой примете),
Что свой утренний чай на закате он пьет,
А обедает он на рассвете.
Ничего не поняли? Не волнуйтесь, с вашими мозгами все в полном порядке, просто так и задумано. Абсурд ведь, не забывайте. И ловят Снарка тоже совершенно абсурдно — с вилами наперевес и наперстком наготове, ему грозят падением курса железнодорожных акций и приманивают улыбочками.
А главное, что в итоге, когда Снарк, казалось бы, пойман, выясняется, что это не Снарк, а ужасный Буджум. Или не выясняется… В общем, тут пересказывать нет смысла, это надо читать.
Вот только один яркий пример всей трудности перевода. Поэма Кэрролла имеет подзаголовок: «Агония в восьми воплях». То есть это Кружков назвал по-русски каждую ее главку «воплем». А в оригинале стоит словечко Fits. По-английски тут идет хитрая игра слов: fitt — это устаревшее название частей песни, а fit — это судороги или припадки. И выкручивайся как хочешь, переводчик!
Выкручивались по-разному. Георгий Кружков разбил поэму на «вопли». Михаил Пухов — на «приступы». Юрий Пухов — на «истерии», Леонид Яхнин — просто на «охи». И это только одно слово. А таких вызовов в поэме на каждом шагу — вагон и маленькая тележка.
С интерпретацией «Охоты на Снарка» та же история. В общем-то, понятно, что это нечто о вечной охоте на ускользающее и меняющееся. Но вот чуть начнешь вникать, а что конкретно Кэрролл мог иметь в виду под Буджумом, которым в итоге предположительно оборачивается Снарк, как ум сразу заходит за разум.
Исследователи в какой-то момент сравнили Снарка с атомной энергией, а Буджума с атомной бомбой. Гонишься, мол, за всемирной утопией, а получаешь зловещее оружие.
Сам Кэрролл смысле своей поэмы писал так: «Под Снарком я имел в виду только то, что Снарк — это и есть Буджум». Но ему, понятно, никто не поверил. Охота за смыслами продолжается.
