Содержание
В Чечню, в Аварию, к горам
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел. Прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло… Но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
«Савельич!» — «Ой ли!» — «Дай огниво!»
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!.. — Ничего, безделка… —
И завязалась перестрелка…
Но в этих сшибах удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…
Раз — это было под Гихами —
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-ясный свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом:
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьегард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный…»В штыки,
Дружнее!» — раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
«Ура!» — и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
«Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте — ранен генерал…
Не слышат…» Долго он стонал,
Но все слабей, и понемногу
Затих и душу отдал богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой; я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: «Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми».
«А сколько их дралось примерно
Сегодня?» — «Тысяч до семи».
«А много горцы потеряли?»
«Как знать! — зачем вы не считали!»
«Да! будет, — кто-то тут сказал, —
Им в память этот день кровавый!»
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?
Теперь прощайте: если вас
Мой безыскуственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!
***
Отрывок стихотворения «Дары Терека»
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою.
***
Стихотворение не выпущенное на публикацию М.Ю.Лермонтов. Чеченцы
Представители, этого рода,
Все Чеченцы, а правильней – Нохчи.
Есть прямые наследники Ноя,
Уцелевшее от порчи племя.
У Чеченцев свои разговоры,
Отношение к миру иное.
Им важнее устои, законы,
А потом уже нечто другое.
Им важнее Традиции Рода,
И Священное Слово Корана.
У Чеченцев нет в душах забора,
И пустого Друг к Другу обмана.
У них робости нет и геройства,
Показного, что принято в мире.
Быть Чеченцем, поверьте, не просто,
Образ сути у них много шире.
Им важнее пространство Свободы,
Той, что нет у «свободного» мира.
Им важнее раздолье, просторы,
А не наша обмана пустыня.
Им важнее долг Совести, Чести,
Той, что нету у нашего мира.
Быть Чеченцем, поверьте, не просто,
У них идола нет и кумира.
Им важнее Достоинство, Гордость,
Утвержденная в жизни делами.
У Чеченцев свои разговоры,
Непонятные нам между нами.
Есть у них — Уважение к Старшим,
У детей – Уважение к Взрослым.
У них долг Уважения к павшим,
Тех, кто пал за Свободу Народа.
И за землю Отцов своих Предков.
Им важнее на деле Свобода.
Быть Чеченцем, поверьте, не просто,
Это Честь всех Людей всего Рода.
И словами не выразить это,
Ведь слова обращенные в воздух,
Неспособны понять и ответить,
Что Чеченцем быть, вовсе, не просто.
Там понятные вещи – понятны,
Белый цвет – называется белым.
У них нет ничего кроме Правды,
То, что можно назвать беспределом.
Там живут по законам Адата,
Совершенство которых понятно.
Месть у Брата за кровного Брата,
Для меня, не звучит непонятно.
Им важней отношение к Слову,
Неприемлемо слово пустое.
Быть Чеченцем, поверьте, не просто.
Отношение к жизни другое.
Слово Мать — там Священное Слово,
И наполнено смыслом глубоким.
А Отец — он Хранитель Устоев,
Он обязан быть Твердым и Стойким.
Вы в Гостях за столом у Чеченца,
Это праздник и Духа и тела.
Быть Чеченцем, поверьте, не просто,
Благородству их, нету предела.
Если Друг – это Друг настоящий.
Если враг – он Достойный противник.
Сам врагов никогда не искавший,
Но Выигрывающий поединок.
И Семья – для Чеченца Священна,
Все, и Братья, и Сестры, и Дети,
Их Родня, — есть Священное Племя.
Быть Чеченцем, не просто, поверьте.
Если встретит Чеченец Чеченца,
Обязательно спросит о Роде?
Если Рода Чеченец не помнит,
Он, уже не Чеченец, поверьте.
Но Слова обличенные в Правду,
Жгут нутро неимущим Достоинств.
Я, пишу то, что видел и знаю,
Быть Чеченцем, поверьте, не просто.
Возразят, мне: возможно ли это?
Слышу ропот толпы, возмущенье!
Если нет Этих Качеств в Чеченце,
Он, уже не Чеченец, поверьте.
***
Почти четыре года (с небольшими перерывами) — с 1837 по 1841 – провел М.Ю. Лермонтов на Кавказе. Здесь же он летом 1841 года был убит на дуэли, возникшей в результате спровоцированной ссоры. Лермонтова сослали на Кавказ в действующую армию за поэтическое вольнодумство. Поэту пришлось участвовать в кавалерийских вылазках, в ружейных перестрелках и даже в рукопашных схватках — в частности, в 1840 году под крепостью Грозной и в тяжелом бою при реке Валерик. Очевидцы вспоминали, что он был отчаянно храбр. Но не только военным азартом были заполнены кавказские годы жизни Лермонтова. Он бывал в Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, дружил с офицерами-кавказцами, интересовался горскими обычаями, фольклором. «Я многому научился у азиатов, писал Лермонтов другу, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны. Но, поверь мне, там — на востоке, тайник богатых откровений».
Годы, проведенные на Кавказе, нашли отражение в ряде произведений Лермонтова, а также в его картинах и зарисовках. Рассказы о некоторых событиях Кавказской войны вошли в поэму «Измаил-Бей». Повести «Бэла. Из записок офицера о Кавказе» и «Тамань» были опубликованы еще при жизни автора в 1839 и 1840 году. В том же году вышла поэма «Мцыри» — история вольного горца, взятого в плен и заточенного в христианский монастырь. Строки о горце, жаждавшем свободы и тосковавшем по родине, были прочитаны современниками как протест автора против всякого гнета и подавления личности.
В другом произведении Лермонтов вспоминает: «…Старик-чеченец — Хребтов Казбека бедный уроженец, Когда меня чрез горы провожал, Про старину мне повесть рассказал…»
