Вождь и Осип Мандельштам
В ноябре 1933 года, накануне открытия Первого Всесоюзного съезда советских писателей поэт Осип Мандельштам, яростно ненавидевший
И.В. Сталина, написал пасквильный памфлет в стихах о вожде, оскорбительный для его чести и достоинства:
«Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны.
Только слышно кремлёвского горца –
Душегуба и мужикоборца»…
Одним из первых «самоубийственные стихи» прочёл шеф ОГПУ Г.Ягода и познакомил с ними Бухарина, горячего поклонника поэзии Мандельштама. Возможно, Бухарин, сам испытывавший неприязнь к Сталину, в душе позлорадствовал, но вслух он, конечно же, осудил автора. Поэта арестовали спустя шесть месяцев, в мае 1934 года. Анна Ахматова, которая была в тот день в гостях у Мандельштамов вспоминает: «Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо… Его увели в 7 часов утра, было совсем светло. Надя (жена поэта – Л.Б.) пошла к брату, я – к старым друзьям… Вернувшись домой вместе, убрали квартиру, сели завтракать. Опять стук, опять обыск». Анна Ахматова в тот же день пошла в Кремль, к секретарю Президиума ВЦИК Авелю Енукидзе хлопотать за арестованного Мандельштама. За поэта энергично заступался и секретарь Союза советских писателей СССР Абулькасим Лахути.
Надежда Мандельштам впоследствии писала: «Тогда никто не сомневался, что за эти стихи он поплатится жизнью». Но поэта не расстреляли, а сослали на три года в отдалённый уральский городок Чердынь.
«Изолировать, но сохранить», — такое указание в отношении Мандельштама дал сам И.В.Сталин, хотя он знал, что в юности поэт разделял эсеровские взгляды, и Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая, по его собственным словам, отняла у него «биографию», встретил крайне враждебно. Необычным было и то, что жене поэта разрешили сопровождать мужа для совместного проживания в месте ссылки. Спустя некоторое время Надежда Мандельштам обратилась лично к Сталину с телеграммой, заключавшей просьбу перевести их в другой, более цивилизованный город. Дело было вновь пересмотрено, и такое разрешение Мандельштамам было дано. Мандельштамы поехали в Воронеж, где находились до 1937 года, то есть до конца ссылки.
В 1937 же году Осип Мандельштам пишет в честь великого вождя свою знаменитую «Оду»:
«Не я и не другой – ему народ родной –
Народ – Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поёт, густея,
Само грядущее – дружина мудреца
И слушает его всё чаще, всё смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко…
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера –
До солнца борозды от плуга исполина».
Русский советский писатель Пётр Павленко, работавший в тот период совместно с С.Эйзенштейном над сценарием фильма «Александр Невский», по поручению ответсекретаря СП СССР В.Ставского, пишет рецензию на последние воронежские стихи Мандельштама: «Я всегда считал, что он не поэт, а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений». Суждение рецензента о последних стихах поэта таково: «Есть хорошие строки в «Стихах о Сталине»… В целом же это стихотворение хуже своих отдельных строф. В нём много косноязычия, что неуместно в теме о Сталине». Остальные последние воронежские стихи поэта он признал явно несоветскими: «Если бы передо мной был поставлен вопрос: следует ли печатать эти стихи – я ответил бы – нет, не следует».
В 1937 году Мандельштам с женой возвращаются из воронежской ссылки в Москву. Однако кляузник и интриган Ставский, при котором в Союзе писателей процветала шкурная борьба отдельных группировок и писателей друг с другом, 16 марта 1938 года, воспользовавшись мнением Павленко, настрочил донос «железному наркому» Ежову (есть данные, что этот документ сохранился – Л.Б.) и 3 мая 1938 года последовал второй арест Мандельштама.
На сей раз его осудили сроком на пять лет с формулировкой «за контрреволюционную деятельность». Через четыре месяца, 27 декабря 1938 года Мандельштам скончался в больнице для заключённых.
Как мы видим, лично сам И.В. Сталин к этому второму аресту абсолютно непричастен, хотя Осипа Мандельштама причисляют к главным «жертвам сталинизма».
Вождь и Борис Пастернак
Более того. Все послабления опальному поэту Мандельштаму делались по прямому указанию И.В.Сталина. В этом ряду стоит и знаменитый телефонный звонок вождя Борису Пастернаку. Писатель не оставил записи того разговора, хотя часто о нём рассказывал. По воспоминаниям Зинаиды Пастернак, муж не испытывал во время разговора никакой растерянности: «Боря разговаривал со Сталиным просто, без оглядок, без политики, очень непосредственно».
Существует несколько версий этого телефонного разговора, но ближе к истине версия друга О. Мандельштама и Б. Пастернака Анны Ахматовой: «Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом всё будет в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. «Если б мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. «Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?».-
«Писательские организации не занимаются этим с 1927 года». – «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения…». Пастернак думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы. «Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить». – «О чём?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку».
Вождь слишком ценил время, чтобы тратить его впустую на досужие разговоры на общие темы…Пастернак этого не понял. Поэтому он перезвонил в секретариат И.В.Сталина. Но с вождём писателя вторично не соединили. Жена Пастернака утверждает, что её муж поинтересовался, может ли он рассказывать об этом звонке. В секретариате ответили утвердительно.
То, что И.В.Сталин дал отбой Пастернаку вовсе не означало, что он изменил своё мнение о писателе. Оно как было, так и осталось доброжелательным. Вот свидетельство Зинаиды Пастернак: «После сталинского звонка через несколько часов вся Москва знала о разговоре Пастернака со Сталиным. В Союзе писателей всё перевернулось. До этого, когда мы приходили в ресторан обедать, перед нами никто не раскрывал дверей, никто не подавал пальто – одевались сами. Когда же мы появились там после разговора, швейцар распахнул перед нами двери и побежал нас раздевать. В ресторане стали нас особенно внимательно обслуживать, рассыпались в любезностях, вплоть до того, что когда Боря приглашал к столу нуждавшихся писателей, то за их обед расплачивался Союз писателей. Эта перемена по отношению к нам в Союзе после звонка Сталина нас поразила».
Другой яркий факт. Летом 1935 года в Париже проходил Международный конгресс писателей в защиту культуры. В представительную советскую делегацию первоначально Б.Пастернак включён не был. Но затем, по указанию И.В. Сталина, А.Поскрёбышев пригласил Бориса Пастернака на беседу и предложил не только принять участие в этом крупном антифашистском мероприятии, но и выступить в Париже, что тот весьма блестяще и сделал.
Вождь и Ахматова
Осенью 1935 года у Анны Ахматовой арестовали сразу мужа и сына. Она тотчас же выехала в Москву, чтобы похлопотать за них. Ахматовой помогли Булгаков, Пильняк, Сейфуллина и Пастернак. Она написала письмо И.В.Сталину, очень короткое, которое заканчивалось словами:«Помогите, Иосиф Виссарионович!» В письме Ахматова ручалась, что её муж и сын не заговорщики и не государственные преступники.
Борис Пастернак также написал И.В.Сталину, что знает Анну Ахматову давно и наблюдает её жизнь, полную достоинства. Она никогда не жалуется, живёт скромно, ничего никогда для себя не просит. Письмо Б. Пастернака заканчивалось словами: «Её состояние ужасно»…
Все эти хлопоты увенчались успехом!
Писательница Лидия Сейфуллина отличалась независимыми суждениями, твёрдыми принципами, справедливостью и правдивостью. И хотя она не была отмечена Сталинскими премиями, вождь её очень ценил и уважал. Так, посмотрев в театре Е. Вахтангова её пьесу «Виринея» он оставил хвалебный отзыв в книге гостей, отметив, что драма – «кусок жизни, взятый из самой жизни».
Однажды во время одной встречи у Горького с писателями в присутствии И.В. Сталина ряд выступавших заговорили о необходимости ужесточения литературной критики, а один из писателей даже призывал превратить её в дубинку. И.В. Сталин слушал молча. Последней взяла слово Лидия Сейфуллина. Писательница выступила в защиту критики конструктивной и доброжелательной, критики справедливой. Она сказала о том, что не все головы выдержат удары «стоеросовой дубины». Дубина только может навредить, писателей нужно беречь…
Её выступление было воспринято присутствовавшими, как дерзкий вызов, и многие гости Горького тут же сделали каменные лица и отвернулись от Сейфуллиной. А И.В. Сталин после перерыва послал записку писательнице, в которой говорилось, что она права. Взяв слово, И.В. Сталин в очень уважительном тоне говорил о литераторах Советского Союза и назвал их инженерами человеческих душ.
Сегодня, когда в Сталина не бросает камни разве что ленивый, среди множества других инсинуаций, можно встретить и такую: якобы Сталин заставлял поэтов писать о себе хвалебные стихи. В частности, упоминаются имена Мандельштама, Пастернака и Ахматовой, которые, мол, вынужденно писали свои стихи о Сталине. Мне представляется, что из этих трёх громких имён нужно безусловно вывести имя Б. Пастернака, можно поставить под вопрос искренность А. Ахматовой (у которой в 1949 году был арестован 37-летний сын Лев Гумилёв, благополучно доживший до 80-летнего возраста – Л.Б.) и признать, что только О. Мандельштам покривил душой. И, конечно же, от автора поганенькой эпиграммы И.В.Сталин не мог ни требовать, ни ожидать величальной оды. Ему это было просто не нужно!
По мнению искусствоведа Евгения Громова, «никуда не уйти от того факта, что немало талантливых и честных творческих людей питали к Сталину уважение, а подчас и преклонялись перед ним. И восхваление его в стихах и прозе нередко пронизаны вполне искренними чувствами». Вот пример. В речи на 18-м съезде Михаил Шолохов сказал о И.В. Сталине такие тёплые слова: «Так повелось, так будет и впредь, товарищи, что и в радости, и в горе мы всегда мысленно обращаемся к нему, к творцу новой жизни. При всей глубочайшей человеческой скромности товарища Сталина придётся ему терпеть излияния нашей любви и преданности, так как не только у нас, живущих и работающих под его руководством, но и у всего трудящегося народа все надежды на светлое будущее человечества неразрывно связаны с его именем».
Первым поэтом в советской литературе, написавшим два стиха о Сталине, был как раз Борис Пастернак, который, по свидетельству Корнея Чуковского и Надежды Мандельштам, «просто бредил Сталиным» Оба стихотворения были опубликованы 1 января 1936 года в газете «Известия». Одно из них заканчивалось так:
«… А в те же дни на расстояньи за древней каменной стеной
Живёт не человек, — деянье: поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом предшествующего пробел.
Он – то, что снилось самым смелым, но до него никто не смел.
За этим баснословным делом уклад вещей остался цел.
Он не взвился небесным телом, не исказился, не истлел..
В собраньи сказок и реликвий Кремлём плывущих над Москвой
Столетья так к нему привыкли, как к бою башни часовой.
Но он остался человеком и если, зайцу вперерез
Пальнёт зимой по лесосекам, ему, как всем, ответит лес»
Отношение Анны Ахматовой к Сталину было неоднозначным. Тонкая лирическая душа поэтессы не всё принимала в жизни, казавшейся ей грубой и жестокой. Но она не могла забыть заботы вождя о ней в 1935 году в трудный час, и личной воле Сталина приписывала она и чудесное спасение её из осаждённого Ленинграда, где непременно погибла бы. В журнале «Огонёк» (1950, № 14) публикуются её стихотворения «И Вождь орлиными очами» и «21 декабря 1949 года». Вот второе:
« Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.
Ликует вся страна в лучах зари янтарной,
И радости чистейшей нет преград, —
И древний Самрканд, и Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасённый Ленинград.
В день новолетия учителя и друга
Песнь светлой благодарности поют –
Пускай вокруг неистовствует вьюга
Или фиалки горные цветут.
И вторят городам Советского Союза
Всех дружеских республик города
И труженики те, которых душат узы,
Но чья свободна речь и чья душа горда.
И вольно думы их летят к столице славы.
К высокому Кремлю – борцу за вечный свет,
Откуда в полночь гимн несётся величавый
И на весь мир звучит, как помощь и привет»
Содержание
Другие статьи в литературном дневнике:
- 13.09.2013. Черногорские мотивы Высоцкого
- 07.09.2013. Пора в путь-дорогу
- 02.09.2013. Не шутите с поэтессами
- 01.09.2013. Сталин, Мандельштам, Пастернак, Ахматова
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Это стихотворение знают все, кто мало-мальски интересуется темой.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там помянут кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто мяучит, кто плачет, кто хнычет,
Лишь один он бабачит и тычет.
Как подковы кует за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него, – то малина.
И широкая грудь осетина.
1933 г.
Что же последовало за этим "актом самоубийства" (так назвал стихотворение Пастернак, впервые услышав его)?
Мандельштама приговорили к ссылке. В Пермский край. Но Сталин, лично разрешил поэту выбрать себе место ссылки – самостоятельно. Следователь очень явно намекнул жене поэта, что ее Мандельштаму сохранила жизнь Самая-Высокая-Инстанция.
Он выбирает Воронеж.
Когда б я уголь взял для высшей похвалы –
для радости рисунка непреложной,
я б воздух расчертил на хитрые углы
и осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
в искусстве с дерзостью гранича,
я б рассказал о том, кто сдвинул ось,
ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок,
и поднял вновь, и разрешил иначе:
знать, Прометей раздул свой уголек, –
гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Я б в несколько гремучих линий взял
все моложавое его тысячелетье
и мужество улыбкою связал
и развязал в ненапряженном свете.
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
какого, не скажу, то выраженье, близясь
к которому, к нему, – вдруг узнаешь отца
и задыхаешься, почуяв мира близость.
И я хочу благодарить холмы,
что эту кость и эту кисть развили:
он родился в горах и горечь знал тюрьмы
Хочу назвать его – не Сталин – Джугашвили!
Художник, береги и охраняй бойца:
в рост окружи его сырым и синим бором
вниманья влажного. Не огорчить отца
недобрым образом иль мыслей недобором.
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой – ему народ родной –
народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца –
лес человеческий за ним идет, густея,
само грядущее – дружина мудреца,
и слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы, –
в бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза мучительно добры,
густая бровь кому-то светит близко.
И я хотел бы стрелкой указать
на твердость рта – отца речей упрямых.
Лепное, сложное, крутое веко, знать,
работает из миллиона рамок.
Весь – откровенность, весь – признанья медь,
и зоркий слух, не терпящий сурдинки.
На всех, готовых жить и умереть,
бегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
рукою жадною одно лишь сходство клича,
рукою хищною – ловить лишь сходства ось, –
я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь – не для себя учась,
я у него учусь – к себе не знать пощады.
Несчастья скроют ли большого плана часть?
Я разыщу его в случайностях их чада…
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
пусть не насыщен я и желчью, и слезами,
он все мне чудится в шинели, в картузе,
на чудной площади с счастливыми глазами.
Глазами Сталина раздвинута гора
и вдаль прищурилась равнина,
как море без морщин, как завтра из вчера –
до солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
рукопожатий в разговоре,
который начался и длится без конца
на шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно, и каждая копна
сильна, убориста, умна – добро живое –
чудо народное! Да будет жизнь крупна!
Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу –
свидетель медленный труда, борьбы и жатвы –
его огромный путь – через тайгу
и ленинский октябрь – до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
я уменьшаюсь там. Меня уж не заметят.
Но в книгах ласковых и в играх детворы
воскресну я сказать, как солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца.
Для чести и любви, для воздуха и стали
есть имя славное для сжатых губ чтеца.
Его мы слышали, и мы его застали.
Через несколько месяцев после появления этого стихотворения следует его арест. На этот раз Мандельштам получает 5 лет лагерей. По меркам того времени, когда расстрелы назначали по спискам, он получил «немного». Но заболевший к тому времени поэт в результате умер в пересыльной тюрьме.
Иосиф Бродский считал, что это самое гениальное стихотворение Мандельштама. И что убил его Сталин именно за эти стихи: слишком, мол, близко подошел поэт к пониманию вождя, и это стало опасно для самого вождя. Но в чем тут понимание и в чем опасность, Бродский растолковывать не стал.
Параллельные переводы. Фоторепортажи. Статьи об изучении иностранных языков.
- Главная
- English
- Стихи. Переводы с английского языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на английский
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы на английском языке
- Английский язык для детей
- Тексты песен на английском языке с переводом
- Русские и советские песни на английском языке
Так называемая «Эпиграмма на Сталина» написана в ноябре 1933 и позднее включена в «Московские стихи». Стихотворение было написано после того, как Осип Эмильевич стал очевидцем страшного крымского голода. Это стихотворение послужило главным обвинительным материалом в «деле» Мандельштама после его ареста в ночь 13/14 мая 1934 г. Авторства своего Осип Мандельштам не скрывал и после ареста готовился к расстрелу.
Защита Бухарина смягчила приговор – Мандельштама выслали в Чердынь-на-Каме, а затем в Воронеж. После окончания срока ссылки ему было запрещено жить в Москве.
В ночь с 1 на 2 мая 1938 года Осип Эмильевич был арестован вторично и по этапу отправлен в лагерь на Дальний Восток. Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере Владперпункт (Владивосток). Тело Мандельштама до весны вместе с другими усопшими лежало непогребённым. Затем весь «зимний штабель» был захоронен в братской могиле.
Эпиграмма, посвященная «кремлёвскому горцу» Сталину в оригинале и в пяти переводах на английский язык
Мы живем, под собою не чуя страны
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
We are living, but can’t feel the land where we stay
We are living, but can’t feel the land where we stay,
More than ten steps away you can’t hear what we say.
But if people would talk on occasion,
They should mention the Kremlin Caucasian.
His thick fingers are bulky and fat like live-baits,
And his accurate words are as heavy as weights.
Cucaracha’s moustaches are screaming,
And his boot-tops are shining and gleaming.
But around him a crowd of thin-necked henchmen,
And he plays with the services of these half-men.
Some are whistling, some meowing, some sniffing,
He’s alone booming, poking and whiffing.
He is forging his rules and decrees like horseshoes –
Into groins, into foreheads, in eyes, and eyebrows.
Every killing for him is delight,
And Ossetian torso is wide.
We live, not sensing our own country beneath us
We live, not sensing our own country beneath us,
ten steps away they evaporate, our speeches,
but where enough meet for half-conversation,
the Kremlin mountain man’s our occupation.
They’re like slimy worms, his fat fingers,
his words, as solid as weights of measure.
In his cockroach moustaches there’s a beam
of laughter, while below his top boots gleam.
Round him a mob of thin-necked henchmen,
he toys there with the slavery of half-men.
Whoever whimpers, whoever warbles a note,
Whoever miaows, he alone prods and probes.
He forges decree after decree, like horseshoes –
in groins, foreheads, in eyes, and eyebrows.
Wherever an execution’s happening though –
there’s raspberry, and the Georgian’s giant torso.
Stalin Epigram
We live, not feeling the earth beneath us
At ten paces our words evaporate.
But when there’s the will to crack open our mouths
our words orbit the Kremlin mountain man.
Murderer, peasant killer.
His fingers plump as grubs.
His words drop like lead weights.
His laughing cockroach whiskers.
The gleam of his boot rims.
Around him a circle of chicken-skinned bosses
sycophantic half-beings for him to toy with.
One whines, another purrs, a third snivels
as he babbles and points.
He forges decrees to be flung
like horseshoes
at the groin, the face, the eyes.
He rolls the liquidations on his tongue like berries
delicacies for the barrel-chested Georgian.
The Stalin Epigram
Our lives no longer feel ground under them.
At ten paces you can’t hear our words.
But whenever there’s a snatch of talk
it turns to the Kremlin mountaineer,
the ten thick worms his fingers,
his words like measures of weight,
the huge laughing cockroaches on his top lip,
the glitter of his boot-rims.
Ringed with a scum of chicken-necked bosses
he toys with the tributes of half-men.
One whistles, another meows, a third snivels.
He pokes out his finger and he alone goes boom.
He forges decrees in a line like horseshoes,
One for the groin, one the forehead, temple, eye.
He rolls the executions on his tongue like berries.
He wishes he could hug them like big friends from home.
Our senses grew numb in this country of fear…
Our senses grew numb in this country of fear;
At ten paces they can’t our talk overhear.
But if we start a chat on occasion,
Each would speak of the Kremlin Caucasian.
Fat as maggots, his thick fingers wriggle and crawl,
Sure as stone weights, his ponderous sentences fall;
His moustache of a cockroach is grinning,
And his well-polished boot-tops are beaming.
Fawning “leaders” surround him: some go — others come,
As he plays with this hideous, half-human scum.
Someone hoots, someone howls, someone hisses,
But his goad driving them never misses.
His pernicious decrees tosses he low and high —
Like horseshoes — in the groin, in the ear, in the eye.
This broad-chested Ossetian is willing
To derive sweetest pleasures from killing.
Комментарии
«Эпиграмма на Сталина» О. Мандельштама на английском языке — 7 комментариев
И кто-то обвиняет Вурдалака Виссарионовича в ЖЕСТОКОСТИ. Да за такое стихотворение я бы приказал расстрелять его.
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера —
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна — добро живое —
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
Экий урод в комментариях!
Действительно за такие стихи и сейчас бы его сослали в Сибирь. Да они ещё возвеличивают эту…, не хочется пачкать язык свой.
Лично мне, скорей всего — по везению, не довелось жить в эпоху Сталина (3 месяца от моего рождения до его смерти, в самый разгар дела врачей — не в счёт). Проживи Сталин на несколько месяцев дольше, вряд ли писАл бы сейчас этот комментарий ваш покорный слуга. Но мне интересна аргументация тех, кто не согласен со словами поэта-классика О. Мандельштама ? Что в его стихотворении, по-вашему — «неправда», заслуживающая столь откровенной ненависти к поэту со стороны ныне здравствующих читателей ?
По моему это «творение» тянет на уровень, максимум, частушки, даром, что без матерков. И никак на «зеркало эпохи» не натягивается. И Ваша «неправда» здесь скорее в неприятии масштаба. Человек жил на уровне себя и ближнего окружения, и не воспринимал вал перемен, творившийся с жизнью и страной, иначе как в виде личных неудобств.
Короче, мелковат, оказался при том, что его превозносят несколько незаслуженно. Но, как говорится, за неимением…
Вопрос не связан с качеством стихотворения Мандельштама и, даже, не с его личностью. Это — отдельная тема, порассуждать, на которую, вполне могут профессиональные искусствоведы. Но речь не о форме, а о содержании. В чём «неправда», за которую верующие в «кремлёвского горца», дважды изничтожили бы поэта, кабы вернуть удобное для этого время ?
Добавить комментарий Отменить ответ
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
HTML tags allowed in your comment:
