Если сердце не камень, то ясно для вас —
Не из камня и сердце солдата.
Трудно даже с одеждой расстаться подчас,
Если с нею ты сжился когда-то.
Я в сраженьях сберёг свой запал боевой,
Силу рук, одолевших усталость,
И отвагу.
Но каска моя не со звездой
У далёкой траншеи осталась.
Перед нами песок.
Батареи врага
Навалились волной огневою,
И багровая соединила дуга
Запылавшее небо с землёю.
Я привстал, чтобы лучше вглядеться в лесок,
И мгновенно две злобные пули
Просвистели, едва не пробив мне висок,
По стальной моей каске скользнули.
Значит, вражеский снайпер пробрался вперёд
И следит терпеливо за целью.
Даже на две секунды, подлец, не даёт
Приподняться над узкою щелью!
Снял я каску,
на бруствере перед собой
Положил её тихо, с опаской.
И сейчас же противник мой точной стрельбой
Поднял пыль над пробитою каской.
Погоди-ка, голубчик, напрасен твой пыл,
Проживёшь ты недолго на свете!
Я успел заприметить, откуда ты бил,
И без промаха пулей ответил.
А немного спустя мы в атаку пошли.
Громкое "Ура!" раздалось.
А пробитая пулями каска в пыли
Возле старой траншеи осталась.
Отслужила бедняжка.
И всё же, друзья,
Что-то дрогнуло в сердце солдата:
И с одеждой без боли расстаться нельзя,
Если в ней воевал ты когда-то!
Не предмет снаряженья — оружье в бою,
Ты со мною сражалась повсюду.
Друг безгласный, ты жизнь сохранила мою,
Я тебя никогда не забуду.
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чём-нибудь бросит упрёк?
Волхов — свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берёг.
В содрогающемся под бомбами,
Обречённом на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: приди! добей.
Просил: избавь от жестокого рабства!
Молил медлительную: скорей.
Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
"Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну".
Живой водой эта клятва будет
Сердцу смолкающему моему.
Скорпион убивает себя жалом,
Орёл разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла — прошла стороной.
Последний миг — и выстрела нет!
Мне изменил
мой пистолет.
Поверь мне, Родина, был таким я, —
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть .
Враг сковал мне полумёртвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след.
. Вновь заря над колючим забором
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Если нельзя рукой шевельнуть,
Если нельзя ногой шагнуть,
Если пропала воля моя —
Хуже безруких, безногих я!
Похоронивший отца и мать,
Был ли на Родине я сиротой?
Тут потерял я больше, чем мать,-
Тут потерял я край родной.
Колючей проволоки частоколом
Окружены бараки и пески.
Оттуда прилетев, вчера нам пела
С ограды нашей пташечка одна.
И не влетай!
Как здесь в крови и прахе
Сгораем мы, ты видишь по утрам.
Но пой нам, пой, хотя б через ограду,
Вот через эту, проклятую, — пой!
Чуя запах добычи, вблизи
Рыщут волки всю ночь напролёт.
Разгораются волчьи глаза:
Сколько мяса людей и коней!
Вот одной перестрелки цена!
Вот ночной урожай батарей!
Волчьей стаи вожак матёрой,
Предвкушением пира хмелен,
Так и замер:
его пригвоздил
Чуть не рядом раздавшийся стон.
То, к берёзе припав головой,
Бредил раненый, болью томим,
И берёза качалась над ним,
Словно мать убивалась над ним.
. . . . . . . . . . . . . . .
Старый волк постоял над бойцом,
Осмотрел и обнюхал его,
Для чего-то в глаза заглянул,
Но не сделал ему ничего.
На рассвете люди пришли;
Видят: раненый дышит чуть-чуть,
А надежда-то всё-таки есть
Эту искорку жизни раздуть.
Люди в тело загнали сперва
Раскалённые шомпола,
А потом на берёзе, в петле,
Эта слабая жизнь умерла.
. . . . . . .
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрёт!
Чуя запах добычи вблизи,
Рыщут волки всю ночь напролёт.
Что там волки! Ужасней и злей —
Стаи хищных двуногих зверей.
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
. . . . . . . . . . . . . . . .
"Спрячь, мамочка меня! Не надо
умирать!" —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
"Не бойся, мальчик мой. Сейчас
вздохнёшь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее красной лентой извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь.
Две жизни и одна любовь!
И это страна великого Маркса?
И это бурного Шиллера дом?
Это сюда меня под конвоем
Пригнал фашист и назвал рабом!
И стенам не вздрогнуть от "рот фронта"?
. . . . . . . . . . . . . . .
Ты ударил меня, германский парень,
И ещё раз ударил. За что? Ответь.
Тому, кто любил вольнодумца Гейне
И смелой мысли его полёт,
В последнем жилище Карла и Розы
Пытка зубы не разожмёт.
Тому, кто был очарован Гёте,
Ответь: таким ли тебя я знал?
Почему прибой симфоний Бетховена
Не сотрясает мрамора зал?
Здесь чужая пыль заслоняет солнце,
И я узнал подземную дверь,
Замки подвала, шаги охраны.
Здесь Тельман томился.
Здесь я теперь.
Неужто и мне, как Розе и Карлу,
Смерть суждена от своры борзых?
И меня поведут , и меня задавят,
И сбросят с моста, как сбросили их?!
Кто Цеткиной внук?
Кто Тельмана друг?
Есть среди вас такие, эй?
Услышьте голос стальной воли —
Откройте наши тюрьмы скорей!
С песней придите.
Придите так же,
Как в девятнадцатом шли году:
С кличем "рот фронт"
колоннами,
маршем,
Правый кулак подняв на ходу!
Луна стремнину серебрила.
И девушка, в волнах речных
Резвясь, то лебедем скользила,
То рыбкой исчезала в них,
Играла пеной белоснежной,
Как лепестками белых роз.
А по плечам её небрежно
Рассыпались шелка волос.
Луна к сопернице счастливой
Тянулась ласковым лучом.
Притих камыш, умолкла ива,
Любуясь девушкой тайком.
Но за шальной волной гоняясь,
Она попала в быстрину.
Над ней пучина вод, смыкаясь,
Уже влекла её ко дну.
Крича и простирая руки,
Она спасителя звала.
Случайно путника к излуке
В ту ночь дорога привела.
Борясь с бушующим потоком,
На берег выплыл он с трудом.
И девушка, вздохнув глубоко,
Остановила взор на нём.
Зачем же, сердце опаляя,
Огонь в глазах её сверкнул?
Я сам прекрасную спасая,
В пучине страсти утонул.
Отраду я забыл и горе,
Когда меня ты позвала.
Быть может родилась ты в море?
Русалкой сказочной была?
А помнишь, как тогда с тобою
В волнах прокладывал я путь?
Сказав "спасибо", ты стрелою
Любви мою пронзила грудь.
Подобна жизнь морской пучине,
И я в твоей любви тону.
Протянешь ли мне руку ныне,
Чтоб не пошёл джигит ко дну?
В первый день войны Муса Мустафиевич Джалилов ушёл в армию.
В июне 1942 года на Волховском фронте, в окружении, был взят тяжелораненым в плен.
В концлагере вёл активную подпольную работу. За это был "наказан" тюрьмой Моабит.
Казнён фашистами в 1944 году.
Звание Героя Советского Союза присвоено посмертно.
Товарищ по моабитской тюрьме, бельгийский антифашист Андре Тиммерманс передал
записную книжку со стихами советским представителям в Брюсселе.
Позднее союз писателей Татарстана получил вторую записную книжку.
"ЧУЛОЧКИ, ДЯДЯ, ТОЖЕ СНЯТЬ?"
(Муса Джалиль)
Их расстреляли на рассвете
Когда еще белела мгла,
Там были женщины и дети
И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться,
Затем к обрыву стать спиной,
И вдруг раздался голос детский
Наивный, чистый и живой:
-Чулочки тоже снять мне, дядя?
Не упрекая, не браня,
Смотрели прямо в душу глядя
Трехлетней девочки глаза.
И смятеньем эсесовец объят.
Рука сама собой в волнении
Вдруг опускает автомат.
И снова скован взглядом детским,
И кажется, что в землю врос.
"Глаза, как у моей Утины"
— В смятеньи смутном произнес,
Овеянный невольной дрожью.
Нет! Он убить ее не сможет,
Но дал он очередь спеша…
Упала девочка в чулочках.
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, а если б дочка
Твоя вот здесь бы так легла,
И это маленькое сердце
Пробито пулею твоей.
Ты человек не просто немец,
Ты страшный зверь среди людей.
Шагал эсесовец упрямо,
Шагал, не подымая глаз.
Впервые может эта дума
В сознании отравленном зажглась,
И снова взгляд светился детский,
И снова слышится опять,
И не забудется навеки
Варварство
Муса Джалиль
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Мутный дождь Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес.
Казалось, что сейчас
Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг
,— Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины.
Она Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня!
Не надо умирать!
— Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу.
Пусти меня, пусти!
— И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой.
Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи.
Сейчас не будет больно.
— И он закрыл глаза.
И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Татарский поэт Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов)(1906 – 1944) – Герой Советского Союза.
Родился Муса Джалиль 2 февраля 1906 года в деревне Мустафино Оренбургской области в татарской семье. Образование в биографии Мусы Джалиля было получено в медресе (мусульманское учебное заведение) «Хусаиния» в Оренбурге. Джалиль с 1919 года является членом комсомола. Образование Муса продолжил в МГУ, где учился на литературном отделении. После окончания университета работал редактором журналов для детей. Впервые произведение Джалиля было напечатано в 1919 году, а первый его сборник опубликовали в 1925 («Мы идем»). Спустя 10 лет было издано еще два сборника поэта: «Орденоносные миллионы», «Стихи и поэмы».Также Муса Джалиль в своей биографии был секретарем Союза писателей.
В 1941 году ушел на фронт, где не только воевал, а еще был военным корреспондентом. После попадания в плен в 1942 году, находился в концлагере Шпандау. Там организовал подпольную организацию, которая помогала пленным совершать побег. В лагере в биографии Мусы Джалиля все же находилось место для творчества. Там он написал целую серию стихотворений. За работу в подпольной группе был казнен в Берлине 25 августа 1944 года. В 1956 году писателя и активиста назвали Героем Советского Союза.
