Артюр Рембо при жизни издал только один сборник «Один сезон в аду». Все остальное, написанное Артюрм Рембо, было собрано Верленом по памяти или взято из черновиков.
После смерти поэта на протяжение почти века было восстановлено и буквально по крупицам вытащено из ниоткуда то, что Верлену было при жизни недоступно.
Но я не буду углубляться в эту историю. Хочу просто поделиться радостью и своими впечатлениями от стихов поэта. Всю поэзию Рембо принято располагать по четырем годам: с 1869 по 1872 год.
Наиболее простые стихи относятся к 1869 году, волшебные — начинают появляться в 1870-м, героические и бунтарские — в 1871 и самые сложные, полные музыкальности и символизма относятся к последнему – 1872 году.
Из ранних и волшебных самое любимое «Первый вечер» или, как его по-другому называл Рембо, «Комедия трех поцелуев», потому что оно высмеивало мещанско-слащавый привкус такого рода поэзии. Но это стихотворение многими любимо за легкость, ироничность и убаюкивающую нежность.
Первый вечер ("Комедия трех поцелуев")
Она была полураздета,
И со двора нескромный вяз
В окно стучался без ответа
Вблизи от нас, вблизи от нас.
На стул высокий сев небрежно,
Она сплетала пальцы рук,
И легкий трепет ножки нежной
Я видел вдруг, я видел вдруг.
И видел, как шальной и зыбкий
Луч кружит, кружит мотыльком
В ее глазах, в ее улыбке,
На грудь садится к ней тайком.
Тут на ее лодыжке тонкой
Я поцелуй запечатлел,
В ответ мне рассмеялась звонко,
И смех был резок и несмел.
Пугливо ноги под рубашку
Укрылись: "Как это назвать?"
И словно за свою промашку
Хотела смехом наказать.
Припас другую я уловку!
Губами чуть коснулся глаз;
Назад откинула головку:
"Так, сударь, лучше. Но сейчас
Тебе сказать мне что-то надо. "
Я в грудь ее поцеловал,
И тихий смех мне был наградой,
Добра мне этот смех желал.
Она была полураздета,
И со двора нескромный вяз
В окно стучался без ответа
Вблизи от нас, вблизи от нас.
Из того же года мне нравится «Предчувствие» («Sensation»), в котором ощущается томление духа и предчувствие будущей судьбы поэта.
И еще одно удивительное по теплоте и любви стихотворение — "Завороженные" того же года. Рембо хотел оставить из написанного только его, а остальные — уничтожить. Простое по ритму, но завораживающее ожиданием чуда, запахом хлеба, которое ощущается буквально физически, так что начинает скапливаться слюна, такое теплое и близкое поэту пониманием бедноты, голода, холода и сиротства.
В Россию Рембо пришел именно этим стихотворением. Разглядывая зимнюю картинку, нарисованную поэтом, перед глазами видишь живых и настоящих пять сироток, глазами пожирающих пекаря и хлеб, выпекаемый им, и пекаря, который не видит, что за ним наблюдают десять детских голодных глаз.
"Завороженные"
Из снежной мглы в окно подвала
Они глядят на отблеск алый
И чуда ждут.
Пять малышей – о, доля злая! —
Сидят на корточках, взирая,
Как хлеб пекут.
Глаз оторвать нельзя от места,
Где пекарь мнет сырое тесто,
И ухватив
Его покрепче, в печь сажает,
И сыто жмурясь, напевает
Простой мотив.
А дети, затаив дыханье,
С могучих рук его в молчанье
Не сводят глаз;
Когда же золотой, хрустящий
Готовый хлеб из печки тащат
В полночный час,
Когда сверчки под сводом темным
Заводят песнь в углу укромном,
Когда полна
Дыханьем жизни яма эта,
Душа детей, в тряпье одетых,
Восхищена;
Она блаженствует, а тело
Не чувствует, как иней белый
К лохмотьям льнет.
Прилипли мордочки к решетке,
И словно чей-то голос кроткий
Им песнь поет.
И тянутся так жадно дети
К той песне о небесном свете
И о тепле,
Что рвутся ветхие рубашки,
И на ветру дрожат бедняжки
В морозной мгле.
И еще одно стихотворение того же года – «Роман», который пахнет семнадцатью годами, юностью, любовью и ожиданием будущего.
Есть среди стихотворений этого года одно, которое воспевает бродяжничество и свободу скитальца, который попав «В Зеленое кабаре» наслаждается жизнью, свободой и по-настоящему счастлив. Стихотворение полно символизма: зеленый цвет у Рембо – цвет счастья, бродяга – сам поэт в поисках неведомого, а естественная и любвеобильная красавица словно написана с натуры сама природа, естественная и простая.
«В Зеленом кабаре»
Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки
О камни и, придя в Шарлеруа, засел
В "Зеленом кабарэ", спросив себе тартинки
С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,
Какие скучные кругом расселись люди,
И, ноги протянув далеко за столом
Зеленым, ждал, — как вдруг утешен был во всем,
Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,
Служанка-девушка (ну! не ее смутит
Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,
Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,
Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,
И кружку пенную, где в янтаре блестит
Светило осени своим лучом закатным.
И еще есть у Рембо одно, тоже наполненное детскими впечатлениями стихотворение, «Шкаф», пленяющее воспоминаниями, которых у каждого наберется немало. И сколько их таких вот тряпочек, стеклышек и камешков, которые хочется вновь потрогать и вспомнить далекое детство.
"Шкаф"
Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных
На добрых стариков стал походить давно;
Распахнут шкаф, и мгла из всех углов укромных
Влекущий запах льет, как старое вино.
Полным-полно всего: старья нагроможденье,
Приятно пахнущее желтое белье,
Косынка бабушки, где есть изображенье
Грифона, кружева, и ленты, и тряпье;
Тут медальоны вы найдете и портреты,
Прядь белую волос и прядь другого цвета,
Одежду детскую, засохшие цветы.
О шкаф былых времен! Историй всяких кучу
И сказок множество хранишь надежно ты
За этой дверцей, почерневшей и скрипучей.
В следующем году у Рембо появляются остро сатирические, политические и антирелигиозные стихотворения. В них он высмеивает бюрократов, таможенников и прочих представителей власти («Сидящие», «Таможенники», «На корточках» и др.), а также священников, вплоть до кощунства («Вечерняя молитва», «Бедняки в церкви», «Сестры милосердия», «Первые причастия», «Праведник»).
"Вечерняя молитва"
За кружкою пивной жить начал сиднем я,
Подобно ангелу в руках у брадобрея;
Подчревье изогнув и трубкою дымя,
Смотрю на облачные паруса и реи.
Как экскременты голубятни, на меня
Мечты горячие нисходят, душу грея;
А сердце грустное, порой их прочь гоня,
Тогда на заболонь походит уж скорее.
Так, кружек сорок выпив или тридцать пять
И все свои мечты пережевав и слопав,
Сосредоточиваюсь я, чтоб долг отдать;
И кроткий, словно бог, бог кедров и иссопов,
Я в небо писаю, — какая благодать! —
С соизволения больших гелиотропов.
В противовес священникам и бюрократам, которых ненавидит всей душой, Рембо воспевает коммунаров, посвящая им несколько патриотических стихотворений: «Руки Жан-Мари», «Парижская оргия», «Вороны». Вершиной этой поэзии стала «Парижская оргия, или Париж заселяется вновь». Вот несколько строф из этого гимна коммунарам.
А.Рембо "Пьяный корабль"
О негодяи, в путь! С вокзалов хлыньте гордо!
Лучами солнечными вымыт и протерт
Бульвар, где некогда шли варварские орды.
Священный город здесь пред вами распростерт!
Вперед! Утих пожар и не подняться буре.
Вот набережных свет, вот улицы, а вот
Над вами радужное небо, в чьей лазури
Недавно звезды бомб водили хоровод.
Все мертвые дворцы упрячьте под лесами!
Страх дня-минувшего взгляд освежает вам.
Вот стадо рыжее вихляющих задами.
Так уподобьтесь же безумцам и шутам!
О свора сук во время течки! Рвите в клочья
Повязки. Крик домов приманивает вас.
Разврата ночь пришла, и спазмы этой ночи
Сжимают улицу. Так жрите! Пробил час!
И пейте! А когда свет резкий рядом с вами
Копаться в роскоши струящейся начнет,
Вы разве будете склоняться над столами,
Смотря безмолвно на белеющий восход?
И наконец, в последнем поэтическом 1872 году у Рембо появляются настоящие шедевры, полные музыкальности и символизма, которые воплощают суть его поэзии. Это великолепный «Пьяный корабль», «Что говорят поэту о цветах", «Гласные». Приведем здесь последнее из трех и тем закончим обзор удивительной поэзии Артюра Рембо.
«Гласные»
В "А" черном, белом "Е", "И" алом, "У" зеленом,
"О" синем я открыл все тайны звуков гласных.
"А" — черный бархат мух, докучных, сладострастных,
Жужжащих в летний зной над гнойником зловонным.
"Е" — холод ледников, далеких и прекрасных,
Палатка, облачко в просторе отдаленном.
"И" светится во тьме железом раскаленным,
То — пурпур, кровь и смех губ дерзких, ярко-красных.
"У" — на воде круги, затон зеленоватый,
Спокойствие лугов, где пахнет дивной мятой,
Покой алхимика, подвижника ночей.
"О" — звуки громкие и резкие гобоя,
Синеющая даль, молчанье голубое,
Омега, ясный взор фиалковых очей.
Артюр Рембо
«Предчувствие»
В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,
Ступая по траве подошвою босою.
Лицо исколют мне колосья спелой ржи,
И придорожный куст обдаст меня росою.
Не буду говорить и думать ни о чём —
Пусть бесконечная любовь владеет мною —
И побреду, куда глаза глядят, путём
Природы — счастлив с ней, как с женщиной земною.
«Что нам, душа моя, кровавый ток»
Что нам, душа моя, кровавый ток,
И тысячи убийств, и злобный стон,
И зной, и ад, взметнувший на порог
Весь строй; и на обломках Аквилон.
Вся месть? Ничто. Но нет, ее мы вновь,
Князья, сенаты, биржи, всю хотим,
Все сгинь! Преданья, власть и суд — на дым!
Так надо. Золото огня и кровь.
В огне все, в мести, в ужасе гори!
Мой дух! Не слушай совести. За тьмой
Сокройтесь вы, республики, цари,
Полки, рабы, народы, все долой!
Встревожим вихрь разгневанных огней,
И мы, и наши названные братья!
Нам, романтическим, милы проклятья,
Не рабский труд неси, а пламеней!
Весь шар земной мы местью обовьем,
Деревни, города. Пускай вулкан
Взрывается! Пусть в битве мы падем!
Все поглотит суровый Океан.
Друзья! О сердце, верь, они мне — братья,
Безвестно-темные. Идем, идем!
Все больше к вам! Несчастия заклятья!
Под тающей землей трепещет гром.
Все ничего: я здесь; я здесь всегда.
Поль Верлен
из книги
"САТУРНИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ"
Ты знаешь, мудрецы с издавних пор мечтали
(Хотя задача их разрешена едва ли)
На языке небес прочесть судьбу людей
И связь у каждого найти с звездой своей,
Насмешки злобные в ответ им раздавались,
Хоть часто те смешны бывали, кто смеялись.
Но тайна страшная пленила разум мой,
Я знаю, кто рожден под вещею звездой
Сатурна желтого, столь чтимого волхвами,
Тому Судьба грозит несчетными скорбями:
Смутится дух его тревожною мечтой,
Бессильный разум в нем замолкнет пред судьбой,
И ядовитою, горячею волною
Польется кровь его кипящею струею);
Тоскуя, отлетит на небо Идеал,
И повелит Судьба, чтоб вечно он страдал,
Чтоб даже умер он, терзаясь бесконечно
(Ведь можно допустить, что здесь ничто не вечно),
Тому влияньем чар от века предрекла,
Увы, всю жизнь Судьба, безжалостна и зла.
В детстве Коинор* влек мои мечтанья,
С ним — персидский блеск, пышность папских зал,
Гелиогабал и Сарданапал!
Рисовало мне жадное желанье
В золотых дворцах, в ароматах мирр,
Без конца — гарем, жаркой плоти мир.
Ныне, не остыв, только став в сторонке
И поняв, как жизнь усмиряет вдруг,
Должен был я страсть втиснуть в узкий круг,
Но строптивость — та ж, что была в ребенке.
Пусть! Большое все вырвалось из рук,
Но долой "чуть-чуть", слитки и подонки,
И смазливые мерзки мне бабенки,
Зыбкий ассонанс и разумный друг.
Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье?
Осенний день хранил печальное молчанье,
И ворон несся вдаль, и бледное сиянье
Ложилось на леса в их желтом одеянье.
Мы с нею шли вдвоем. Пленили нас мечты.
И были волоса у милой развиты, —
И звонким голосом небесной чистоты
Она спросила вдруг: "Когда был счастлив ты?"
На голос сладостный и взор ее тревожный
Я молча отвечал улыбкой осторожной,
И руку белую смиренно целовал.
— О первые цветы, как вы благоухали!
О голос ангельский, как нежно ты звучал,
Когда уста ее признанье лепетали!
Подруги юности и молодых желаний!
Лазурь лучистых глаз и золото волос!
Объятий аромат, благоуханье кос
И дерзость робкая пылающих лобзаний!
Но где же эти дни беспечных ликований,
Дни искренней любви? Увы, осенних гроз
Они не вынесли, — и вот царит мороз
Тоски, усталости и нет очарований.
Теперь я одинок, угрюм и одинок.
Так старец без надежд свой доживает срок,
Сестрой покинутый, так сирота тоскует.
О женщина, с душой и льстивой и простой,
Кого не удивишь ничем и кто порой,
Как мать, с улыбкою вас тихо в лоб целует!
О нет, любимая, — будь нежной, нежной, нежной!
Порыв горячечный смири и успокой.
Ведь и на ложе ласк любовница порой
Должна быть как сестра — отрадно-безмятежной.
Стань томной; с ласкою дремотной и небрежной,
Размерь дыхание, взор сделай мирным твой.
Объятий бешеных дороже в час такой
Твой долгий поцелуй, хоть лжет он неизбежно.
Но в сердце золотом, ты шепчешь, у тебя
Страсть бродит рыжая, в призывный рог трубя;
Пусть, шлюха, подудит в томлении незрячем.
Твой лоб на мой склони, ладонь в ладонь вложи
И клятвы расточай (а завтра не сдержи),
Девчонка шалая, — и до зари проплачем!
СОН, С КОТОРЫМ Я СРОДНИЛСЯ
Мне душу странное измучило виденье,
Мне снится женщина, безвестна и мила,
Всегда одна и та ж ив вечном, измененье,
О, как она меня глубоко поняла.
Все, все открыто ей. Обманы, подозренья,
И тайна сердца ей, лишь ей, увы! светла.
Чтоб освежить слезой мне влажный жар чела,
Она горячие рождает испаренья.
Брюнетка? русая? Не знаю, а волос
Я ль не ласкал ее? А имя? В нем слилось
Со звучным нежное, цветущее с отцветшим;
Взор, как у статуи, и нем, и углублен,
И без вибрации спокоен, утомлен.
Такой бы голос шел к теням, от нас ушедшим.
Тебе стихи мои, сравниться ль их красе
С очами милыми, с их чудной красотою,
Где грезы сладкие смеются, где порою
Печалью дышит все в алмазной их росе.
Твоей душе святой мои созданья все
Готов я посвятить восторженной душою.
Но горе мне! Кошмар растет передо мною,
Как стая злых волков средь леса. Быть грозе.
Вся жизнь обагрена кровавою струей.
О, вопль души моей, как жалок пред тобой
Плач прародителей, их ропот безутешный,
Когда был меч простерт над их четою грешной!
Пред этим воплем вся печаль твоя —
Касатки резвые в день ясный сентября!
Меня не веселит ничто в тебе. Природа:
Ни хлебные поля, ни отзвук золотой
Пастушеских рогов, ни утренней порой
Заря, ни красота печального захода.
Смешно искусство мне, и Человек, и ода,
И песенка, и храм, и башни вековой
Стремленье гордое в небесный свод пустой.
Что мне добро и зло, и рабство, и свобода!
Не верю в Бога я, не обольщаюсь вновь
Наукою, а древняя ирония. Любовь,
Давно бегу ее в презренье молчаливом.
Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн,
Забытый, зыблемый приливом и отливом,
Моя душа скользит по воле бурных волн.
ЛОДКЕ
Звезда вечерняя пуглива;
Вода черней; гребец огниво
В кармане ищет торопливо.
— Смелей! Теперь иль никогда!
И руки я сую туда,
Куда желаю, господа!
Атис, бренча струной гитарной,
Вонзает в Хлою взор коварный,
А ей — хоть что, неблагодарной.
Аббат, незрим в вечерней мгле,
Стал исповедовать д’Эгле;
Виконт сидит как на игле,
Но вот и диск поднялся лунный,
И челн, веселый, легкий, юный,
Скользит мечтательной лагуной.
Далек от ваших глаз, сударыня, живу
В тревоге я (богов в свидетели зову);
Томиться, умирать — мое обыкновенье
В подобных случаях, и, полный огорченья,
Иду путем труда, со мною ваша тень,
В мечтах моих всю ночь, в уме моем весь день.
И день и ночь во мне восторг пред ней не стынет.
Настанет срок, душа навеки плоть покинет,
Я призраком себя увижу в свой черед,
И вот тогда среди мучительных забот
Стремиться буду вновь к любви, к соединенью,
И тень моя навек сольется с вашей тенью!
Теперь меня, мой друг, твоим слугой считай.
А все твое — твой пес, твой кот, твой попугай —
Приятно ли тебе? Забавят разговоры
Всегда ль тебя, и та Сильвания, которой
Мне б черный глаз стал люб, когда б не синь был твой,
С которой слала ты мне весточки порой,
Все служит ли тебе наперсницею милой?
Но, ах, сударыня, хочу владеть я силой
Завоевать весь мир, чтобы у ваших ног
Сложить богатства все несметные в залог
Любви, пыланиям сердец великих равной,
Достойной той любви, во тьме столетий славной.
И Клеопатру встарь — словам моим внемли! —
Антоний с Цезарем любить так не могли.
Не сомневайтеся, сумею я сражаться,
Как Цезарь, только бы улыбки мне дождаться,
И, как Антоний, рад к лобзанью убежать.
Ну, милая, прощай. Довольно мне болтать.
Пожалуй, длинного ты не прочтешь посланья,
Что ж время и труды мне тратить на писанья.
ЧУВСТВИТЕЛЬНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
В старинном парке, в ледяном, в пустом,
Два призрака сейчас прошли вдвоем.
Их губы дряблы, взор померк, и плечи
Поникли, — и едва слышны их речи.
В старинном парке, в ледяном, в пустом,
Две тени говорили о былом.
— Ты помнишь ли, как счастье к нам ласкалось?
— Вам нужно, чтоб оно мне вспоминалось?
— Все ль бьется сердце моему в ответ?
Все ль я во сне тебе являюсь? — Нет.
— Ах, был же миг восторга небывалый,
Когда мы губы сблизили? — Пожалуй.
— О, блеск надежд! О, синева небес!
— Блеск в небе черном, побежден, исчез.
Так в бурьяне они брели устало,
И только полночь их словам внимала.
ИЗ КНИГИ "ДОБРАЯ ПЕСЕНКА"
На солнце утреннем пшеница золотая
Тихонько греется, росой еще сверкая.
Ночною свежестью лазурь еще ясна.
Выходишь из дому, хоть незачем; видна
На волнах зыбких трав, текущих вдаль, желтея,
Ольхами старыми обросшая аллея.
Дышать легко. Порой, слетавши в огород,
Соломинку несет пичужка или плод;
За нею по воде мелькание отсвета.
Вот все.
Мечтателю мила картина эта,
Внезапной ласкою обвившая мечты
О счастье радостном, о чарах красоты,
Взлелеявшая вновь и нежные напевы,
И ясный блеск очей — весь облик юной девы,
Которой жаждет муж, которую поэт
Зовет обетами, — пусть им смеется свет,
Подруга наконец нашлась, которой вечно
Душа его ждала, тоскуя бесконечно.
Все прелести и все извивы
Ее шестнадцатой весны
По-детски простодушно-живы
И нежностью упоены.
Очами райского мерцанья
Она умеет, хоть о том
Не думает, зажечь мечтанья
О поцелуе неземном,
И этой маленькой рукою,
Где и колибри негде лечь,
Умеет сердце взять без бою
И в безнадежный плен увлечь.
Душе высокой в помощь разум
Приходит, чтобы нас пленить
Умом и чистотою разом:
Что скажет, так тому и быть!
И если жалости не будит
Безумства в ней, а веселит,
То музой благосклонной будет
Она, и дружбой наградит,
И даже, может быть, — кто знает!
Любовью смелого певца,
Что под окном ее блуждает
И ждет достойного венца
Для песни милой иль нескромной,
Где ни один неверный звук
Не затемняет страсти томной
И сладостных любовных мук.
Поскольку брезжит день, поскольку вновь сиянье,
Поскольку рой надежд, что был неумолим,
Опять ко мне летит на стоны и взыванья,
Поскольку счастье вновь согласно быть моим, —
Конец теперь, конец сомнениям проклятым,
Конец мечтам дурным и злобным, ах! конец
Иронии сухой, губам, недобро сжатым,
Словам рассудочным, бездушным, как свинец.
Нет гневных кулаков, нет ненависти к свету,
К намекам встреченных лукавцев и глупцов,
Нет отвратительных злых подозрений, нету
Забвенья мерзкого в разгуле кабаков!
Ведь я хочу теперь, раз некий Образ дивный
Мне в ночь глубокую свет излучил святой
Любви той, заодно бессмертной и наивной
Своим изяществом, улыбкой, добротой, —
Идти, лучистые глаза, ведомый вами,
Тобой ведом, рука, где гаснет дрожь моей, —
Вперед и прямо, — пусть тропа покрыта мхами
Иль загромождена обломками камней;
Да, я хочу идти, и тверд, и прям, по Жизни
Туда, куда мой шаг решит вести судьба,
Забыв о зависти, насильях, укоризне:
То будет светлый долг, веселая борьба!
Когда ж я затяну, дорогу коротая,
Подруге песенку простую невзначай,
Ее с улыбкой мне она простит, простая, —
И мне поистине другой не нужен Рай!
Другие статьи в литературном дневнике:
- 18.01.2015. Поль Верлен Артюр Рембо
- 02.01.2015. Ты спрашиваешь, как же себя полюбить?
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
