Степан Щипачев Стихи О Любви — подборка стихотворений

* * *
Своей любви перебирая даты,
я не могу представить одного,
что ты чужою мне была когда-то
и о тебе не знал я ничего.

Какие бы ни миновали сроки,
и сколько б я ни исходил земли,
мне вновь и вновь благословлять дороги,
что нас с тобою к встрече привели.

* * *
Любовь пронёс я через все разлуки
и счастлив тем, что от тебя вдали
её не расхватали воровски чужие руки,
чужие губы по ветру не разнесли.

* * *
Ты не забыла, знаю, не забыла
ту рощу, поле, в стороне село
и ливень, нас застигший. Помнишь, было
бело от молний, от берёз бело.
Не различая залитых дорожек,
мы шли по травам вымокшим тогда.
Текла меж ремешками босоножек
ромашки обступившая вода.
Июль был полон гроз. Забыть ли это —
с любовью нашей и с громами лето!

* * *
Забыть ли
блеск твоих глаз,
рук твоих жарких кольцо,
если сквозь слёзы не раз
я видел твоё лицо.

Что б ни было впереди,
приди любая беда,
ты болью в моей груди
останешься навсегда.

* * *
Ты со мной — и каждый миг мне дорог.
Может, впереди у нас года,
но придёт разлука, за которой
не бывает встречи никогда.
Только звёзды в чей-то час свиданья
будут так же лить свой тихий свет.
Где тогда в холодном мирозданье,
милый друг, я отыщу твой след?

* * *
Что листья падают, что ночь светла,
запомню и вовек не пожалею
о том, что нас далёко завела
кленовая сентябрьская аллея.

Сидим одни, обнявшись, под луной,
но всё длинней косые тени клёнов.
Луна спешит — на целый шар земной
она одна, одна на всех влюблённых.

* * *
Пускай умру, пускай летят года,
пускай я прахом стану навсегда.

Полями девушка пойдёт босая.
Я встрепенусь, превозмогая тлен,
горячей пылью ног её касаясь,
ромашкою пропахших до колен.

Я ЗНАЮ ЕЁ
Всё окна и окна. Они как соты:
в них свет вечерами, как в сотах мёд.
Я вижу опять этот дом высотный,
двадцатый этаж, где она живёт.

Я вижу: глаза от работы устали.
Расчёты, колонками цифры идут.
До полночи — всё о литье, о стали,
а в девять утра — институт.

Ещё и сегодня тонка, большеглаза.
За тридцать, а всё не сложилась семья.
Я знаю её, хоть не встретил ни разу:
она — читательница моя.

Поди, и сейчас — хоть склонилась в работе —
он с ней,
возле справочников сухих —
голубенький, с веткой на переплёте
залистанный томик стихов моих.

Уж за полночь. Тихо. Она в постели.
Неясные шумы внизу далеки.
Уснула, и комнатой завладели
звёзды да сквозняки.

* * *
У девушки имя Лидия,
А в паспорте вывели — “Лилия”,
И девушка плачет, глаза утирая платком:
“Я не хочу называться цветком”.
А сама так нежна и тонка,
Словно и впрямь стебелёк цветка.

* * *
Русый ветер, какой ты счастливый!
Эх ты, ветрена голова!
У тебя для берёзки, для ивы
одинаково нежны слова.

Русый ветер, какой ты счастливый!
А вот я, словно кто приковал,
об одной, о далёкой, красивой,
столько лет тосковал!
1926

* * *
Если девушку полюбишь,
знаю, с нею заодно
ты и дом её полюбишь,
сад, где были с ней в кино.
Как бы ни было высоко,
в полдень, в полночь — всё равно:
с тротуара в сотнях окон
ты найдёшь её окно.
1934

* * *
Она, все знают, любит
парнишку одного.
Пересыхают губы,
как вспомнит про него.

Но ходят пересуды
всё громче меж подруг —
и за столом посуда
валится из рук.

Кажись, давно ль сидели,
где над рекой лоза.
Потом. в слезах блестели
не раз её глаза.

Но и в глазах нет силы
против беды такой:
у той скамейки милый
встречается с другой.
1935

У МОРЯ
Знаю я, как волны с камнем спорят.
Меж сырых голубоватых скал
повстречал я девушку у моря.
— Хорошо здесь! — только и сказал.

Долго мы на берегу стояли.
Под вечер она опять пришла.
Круглобокий колыхался ялик,
на песке лежали три весла.

И легко нам было в разговоре,
слов особенных я не искал.
Смуглые, забрызганные морем
маленькие руки целовал.

И сегодня — нет её милее,
так же всё ладонь её тепла.
Пусть твердят, что и моря мелеют,
я не верю, чтоб любовь прошла.
1938

* * *
Любовью дорожить умейте,
с годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Всё будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
а песню нелегко сложить.
1939

* * *
Не бери пример с подруг, не надо.
Ты других не хуже, не грубей.
На окурках след губной помады
лишь брезгливость вызовет к тебе.

Лучше в рот возьми сирени
ветку, горькую от рос,
чтоб любимый днём весенним
терпкий привкус на губах унёс.
1940

* * *
Тебе исполнилось сегодня тридцать
восемь.
И, может быть, хоть с виду весела,
ты с грустью думаешь: подходит осень,
а там — зима белым-бела.

А может, и не думаешь про это —
немало всяких у тебя забот.
Дай бог тебе большое бабье лето
и осень ясную, когда она придёт.
1944

* * *
Мне далеку до дому,
и труден мой путь впереди,
а до тебя другому
лишь улицу перейти.

Всё так же твой быстрый почерк
ложится в моей судьбе.
Не в строчках, так между строчек
прочесть бы: какая короче
дорога ведёт к тебе?
1944

* * *
Мы часто ищем сложности вещей,
где истина лежит совсем простая.
Мне не хватает нежности твоей,
тебе моей заботы не хватает.

Что к этому прибавить я могу?
Одно, что я любви твоей не стою:
ведь я тебя совсем не берегу —
легко ли нежной быть тебе со мною?
1945

* * *
Опять тревожно, больно сердцу стало
и я не знаю, чем помочь ему.
Опять старуха ревность нашептала
чёрт знает что рассудку моему:
чтоб я ни поцелуям, ни слезам,
ни гневным оправданиям не верил,
ходил бы по твоим следам —
и на её аршин всё мерил.

У ревности душа темна.
Опасная советчица она.
1947

* * *
Бровей твоих тёмный вечер
и глаз твоих день голубой
нельзя не запомнить, при встрече
невольно любуюсь тобой.
Как счастье само, земная
сияет твоя красота.
Но годы, пощады не зная,
сотрут и её без следа.
В любви не всего ли дороже —
когда ты ещё в цвету —
то счастье, что сделать может
бессмертной твою красоту?
Пусть людям в недальние сроки
она будет в детях видна,
а там и в потомках далёких
не раз повторится она.
1952

ИЗ ПИСЬМА
Вот собраться бы, не заробеть —
да в купе с вещами, как мечтала.
Я устала думать о тебе,
тосковать я о тебе устала.

Только в снах бывает. Наяву
нашему желанию не сбыться.
Я твоими письмами живу
да работой, чтобы в ней забыться.

Не затмят ни радость, ни беда
край берёз и полевых ромашек,
край, родивший с грозами тогда
это горестное счасть наше.
1958

ПОД ЛИВНЕМ
Уже воды поверх лодыжек было,
уже по улице текла река.
Толкало в грудь и по коленком било,
а у девчонки юбка коротка.

Под небом грохотавшим и сиявшим
они сквозь ливень, в молниях косых
бежали, за руки по-детски взявшись,
весёлых глаз не пряча от грозы.

В подъезде кто-то, обтирая стены,
ворчал на молодость.
Сухой, степенный.
1962

* * *
Жестковат её бровей излом,
но глаза нисколько не сердиты.
Рыжие — тугим узлом —
словно в бронзу волосы отлиты.

Где-то кружит и его тропа.
Он придёт (недалеко до встречи!)
этот узел растрепать,
расплескать на плечи.
1962

* * *
Ты пришла и уйдёшь.
Мы стоим
на осеннем сыром сквозняке.
К волосам жестковатым твоим
не моей прикасаться руке.

Я не жду ничего, не ищу
и не стану скрывать ничего;
всё мне видится твой прищур,
блеск и темень его.

Ты не спрашивай, сколько мне лет.
Сколько б ни было — коротки.
Я влюблённым пройду по Земле
до последней моей строки.
1963

РЫЖАЯ
Есть что-то от лунного света
в блондинке.
А эта не солнечных ли кровей?
В глазах её прыгают золотинки
из-под бровей.

А брови —
шершавые два колоска.
Колечки волос
у виска.

Обжёг наготу холодок простыней.
Подушка примята, торчит углами.
На белой, ещё не согретой, на ней
волос расплескавшихся пламя.
1967

О ТЕБЕ
Ты не из слабых вовсе,
и всё же в руках немота
от стирок и от авосек.
Уборка. Пышет плита.
С работы придёшь — не причёской
занята будешь ты:
в воде холодной и жёсткой
пальцы — до ломоты.
Есть выходные. Знаешь —
в календаре они.
Ты же как заводная
и в выходные дни.
Твои красивые ноги
в очередях устают.
Тридцать тебе с немногим,
а сорок дают.
Быт. Он бездушен часто,
и ноша его нелегка.
А женское счастье —
как стебелёк цветка.
Думать об этом грустно.
От чада на кухне мгла.
Прядку волос тёмно-русых
рукою от глаз отвела.
На табуретках корыто.
Стирка опять до полдня.
Глядят с иностранных открыток
красавицы на меня.
Сняты то сидя, то стоя.
Причёски — волной.
Они для меня не стоят
улыбки твоей одной.
1969

* * *
Как хочешь это назови.
Друг другу стали мы дороже,
заботливей, нежней в любви,
но почему я так тревожен?
Стал придавать значенье снам,
порой задумаюсь, мрачнея.
Уж видно — чем любовь сильнее,
тем за неё страшнее нам.
1944

ИЮЛЬ БЫЛ ПОЛОН ГРОЗ.
Ты не забыла, знаю, не забыла
ту рощу, поле, в стороне село
и ливень, нас застигший. Помнишь, было
бело от молний, от берёз бело.
Не различая залитых дорожек,
мы шли по травам вымокшим тогда.
Текла меж ремешками босоножек
ромашки обступившая вода.
Июль был полон гроз. Забыть ли это —
с любовью нашей и с громами лето!
1958

В подъезде кто-то, обтирая стены,
ворчал на молодость.
Сухой, степенный.
1962

Содержание

Ладонь

Ладонь
большая мужская.
Ее — отчетливы и грубы —
линии пересекают,
дороги твоей судьбы.

Она — от кирки и лопаты грубела,
на женской груди робела.

Ладонь — это жизни слепок,
годов пролетевших следы.
К воде наклонись,— вместе с небом
в нее зачерпнешь воды.

Она широка, пятипала.
Плывешь — рассекает реку.
В армейском строю прикипала
под знаменем красным к древку.

Она — чтобы гладить ребенка
с любовью, тревогой отца.
И чтобы пощечиной звонкой
обжечь подлеца.

Округлое, как планета,
покоится яблоко в ней.
Пускай же ладони этой
не будет на свете честней!

Лесом хочу надышаться

Лесом хочу надышаться,
вьюгами надышаться,
жизнь не напрасно прожить,
правды во всем держаться,
правдой одной дорожить.

Солнце — оно надо мною,
звезды — они надо мною.
Я и у них на виду.
В жизни не стороною —
главной дорогой иду.

Может, я сердцем мягок,
может, я словом мягок,
может, нет громкой строки,—
только под красным стягом
я не сбивался с ноги.

Лил дождь осенний.

Лил дождь осенний. Сад грустил о лете.
За мной вода заравнивала след.
Мне подсказала дата в партбилете:
тогда мне было девятнадцать лет.

На город шел Колчак; у мыловарни
чернел окоп; в грязи была сирень,
а я сиял: я стал партийным парнем
в осенний тот благословенный день.

Любовь пронёс я через все разлуки.

Любовью дорожить умейте.

Метеорит

Могила матери

Молодые

— Горько! Горько!— им кричат кругом,
И некуда от возгласов деваться:
Таков обычай — надо целоваться
При всех за шумным свадебным столом.
Еще смущаются молодожены,
Но мы, хмелея, на своем стоим:
Торжественно роднею окруженным,
Совета да любви желаем им.

Любовь, любовь. Вот если побывать бы,
Хотя бы старым и совсем седым,
На их серебряной, далекой свадьбе,
Чтоб так же «горько! горько!» крикнуть им.
И если за стаканами вина,
Когда заставим их поцеловаться,
Они вот так же, хоть на миг, смутятся,
Поверю в их любовь — крепка она.

Начало пятого, но мне не спится.

Не громок, не бросок мой стих.

Не громок, не бросок мой стих,
но я не желаю иного.
От влюбчивых строчек моих
душой молодею снова.

Со мной и деревьев шум,
и звезды, и ливни, и травы.
Я воздухом этим дышу,
конечно, еще по праву.

Пускай все короче мой путь,
но сколько бы жить ни осталось,
рассудочной очень не будь
и ты, умудренная старость.

Незнакомая

Субботний день — уже темно
в работе отсверкал,
и ты сидишь в фойе кино
на сквозняке зеркал.

С раскрытой книгою, одна,
хоть парочки кругом.
На шее родинка видна
под легким завитком.

И бровь надломлена, строга,
когда ты смотришь вниз.
В привычных ссадинках рука
касается страниц.

Пожалуй, пальцы погрубей,
чем у иных. Чуть-чуть.
И я хоть что-то о тебе
по ним узнать хочу.

Субботний день — уже темно —
в работе отсверкал,
и ты сидишь в фойе кино
на сквозняке зеркал.

Обращение к времени

От ночной росы,
от холодных звезд
в холодцом поту
проснулся овес.

Прозрачные
утренние небеса
коснулись
шершавых бровей
овса.

Ему с кукурузой дружить
и к пшенице
белокурым чубом
клониться.

Пускай он ростом
с ними
не вровень,
он налит силой,
он дышит здоровьем.

Он ходит под ветром,
взъерошен, белес —
с глазами детскими
Геркулес.

Недаром к нему,
чтоб задор не погас,
тянется лошадка моя
Пегас.

Осень

Кончен с августом расчет,
и дожди не ждут указок.
Серая вода течет
струйками с зеленых касок.

От дождя звенит в ушах.
И хотя не замечаем,
осень с нами в блиндажах
греется горячим чаем.

Под ветвями мокнут танки
на исходном рубеже,
и вода в консервной банке
плещется на блиндаже.

Павшим

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
погибшие в бою.

Пусть всех имен не назову,
нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
что умерли они?

Была б кощунственной моя
тоскливая строка
о том, что вот старею я,
что, может, смерть близка.

Я мог давно не жить уже:
в бою, под свист и вой,
мог пасть в соленом Сиваше
иль где-то под Уфой.

Но там упал ровесник мой.
Когда б не он, как знать,
вернулся ли бы я домой
обнять старуху мать.

Кулацкий выстрел, ослепив,
жизнь погасил бы враз,
но был не я убит в степи,
где обелиск сейчас.

На подвиг вновь звала страна.
Солдатский путь далек.
Изрыли бомбы дочерна
обочины дорог.

Я сам воочью смерть видал.
Шел от воронок дым;
горячим запахом металл
запомнился живым.

Но все ж у многих на войне
был тяжелее путь,
и Черняховскому — не мне —
пробил осколок грудь.

Не я — в крови, полуживой,
растерзан и раздет,-
молчал на пытках Кошевой
в свои шестнадцать лет.

Пусть всех имен не назову,
нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
что умерли они?

Чем им обязан — знаю я.
И пусть не только стих,
достойна будет жизнь моя
солдатской смерти их.