В нынешнем году (27 сентября по старому стилю, 9 октября – по новому) исполнилось 200 лет со дня рождения Николая Владимировича Станкевича (1813 – 1840) – философа, поэта, просветителя, создателя и руководителя знаменитого «кружка Станкевича». Это общество молодых литераторов и философов, объединенных научными интересами, любовью к искусству и, главное, стремлением к познанию истины, к самосовершенствованию. Среди участников кружка были В. Г. Белинский, М. А. Бакунин, Т. Н. Грановский, К. С. Аксаков, А. В. Кольцов, В. П. Боткин, Я. М. Неверов, А. П. Ефремов, И. П. Клюшников, В. И. Красов, М. Н. Катков и др.
Кружок Станкевича был одним из самых замечательных явлений в интеллектуальной и духовной жизни своего времени. Участники кружка – в основном студенты и выпускники Московского университета. Им были тесны рамки «официальной» учености, они стремились по-новому осмыслить философию, литературу, искусство. И это было не отвлеченным умозрением, а самым насущным делом.
Здесь молодые люди обсуждали, спорили, делились новыми знаниями из области философии, но не повторяя университетскую программу, а приобщаясь к последним достижениям европейской философской мысли – к идеям Гегеля, Канта, Фихте, Шеллинга и стремясь творчески развивать их. Кружок Станкевича для его участников стал фактически вторым университетом, причем образовывавшим не только их умы, но и души. Как отмечает литературовед, автор книги «В кружке Станкевича» Ю. В. Манн, «в двадцать лет с небольшим Станкевич встал вровень с лучшими умами Европы, выражая своими запросами и тревогой самые последние искания научной мысли. Перед русской философией и эстетикой вставала в то время труднейшая задача – освоить все богатство гегелевской мысли, для того чтобы, преодолев ее слабые стороны, двигаться дальше». По словам Станкевича, преподававший ему и Т. Н. Грановскому философию в Берлине профессор Вердер «сознался, что до сих пор он увлекался общим мнением о русских, что они способны только одеваться в чужое образование – а теперь видит самостоятельные мысли».
Именно Станкевич привлек внимание членов кружка к философскому познанию действительности, считая, что научное познание – это не самоцель, а основа для «постройки жизни». Во многом под его влиянием сформировался у них пристальный интерес к философии, в том числе у В. Г. Белинского и М. А. Бакунина. Станкевич стоял как бы у истоков дальнейшего их философского пути и идейного развития. Особенно их роднило непосредственное, жизненное отношение к философии не только как к отвлеченной схеме, но и как к основе для преобразования жизни и человека. «Философию я не считаю моим призванием, – подчеркивал он. – Она, может быть, ступень, через которую я перейду к другим занятиям, но прежде всего я должен удовлетворить этой потребности. И не столько манит меня решение вопросов, которые более или менее решает вера, сколько самый метод как выражение последних успехов ума. Я еще более хочу убедиться в достоинстве человека и, признаюсь, хотел бы убедить потом других и пробудить в них высшие интересы».
Философский взгляд отличает и его стихи. Вот стихотворение 16-летнего Станкевича:
Важной идеей была для Николая Станкевича и новая эстетика, новое понимание сущности искусства, включая художественную литературу, и его отношения к жизни. Об этом шла речь в работе Станкевича «Об отношении философии к искусству». Поиск Станкевичем новой эстетики, способной стать основой для понимания искусства в новую эпоху, – это представляло насущный интерес и для Белинского, ярким результатом которого стала его статья «Литературные мечтания». В ней основательно запечатлелся дух кружка Станкевича – отрицание всего фальшивого, напыщенного, «ложновеличавого» в литературе и поиск истинной поэзии («рожденной», а не «смастеренной») и истинной народности (выражающей дух народа, а не внешние атрибуты его быта). Станкевич во многом способствовал созданию той интеллектуальной среды, которая, с одной стороны, сфокусировала запросы и устремления молодых ученых и литераторов, а с другой стороны, послужила для них питательной почвой для их дальнейшего творческого роста.
Станкевич называл своих товарищей «братия», и одной из замечательных особенностей кружка было то, что в нем легко объединялись люди, совершенно разные по происхождению, имущественному положению, образованию. Конечно, всем им открыто было (не без помощи Станкевича) нечто большее, что было над сословностью и принадлежностью к определенному роду деятельности, на которую, казалось бы, каждый из них был «обречен» от рождения.
А. И. Герцен писал в «Былом и думах» об этой особенности кружка Станкевича: «Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие – свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas (гуманизм (лат.) – И. М.) – поглощает все».
Таким образом, кружок Станкевича (действовавший с начала до конца 1830-х годов) стал своего рода прообразом русской интеллигенции, которая в то время начала формироваться.
Особенно большое значение кружок Станкевича – это общество любомудров, искателей истины — имел для Белинского, для его идейного развития, для его творчества, которое в свою очередь оказало огромное влияние на самосознание и нравственное развитие русского общества. Для Белинского этот круг друзей и единомышленников стал воплощением всего лучшего в его московской жизни. В 1839 году в письме к уехавшему за границу тяжело заболевшему чахоткой Станкевичу он ностальгически восклицал: «О, если бы ты опять стал жить в Москве, и мы, разрозненные птенцы без матери, снова слетелись бы в родимое гнездо!»
Личность Станкевича значила для его друзей нечто гораздо большее, чем просто надежный друг, наставник и интересный собеседник. Обладая по природе своей необыкновенным душевным тактом и внутренней (а не только внешней) красотой, он был как бы нравственным камертоном кружка. По замечанию П. В. Анненкова, «Станкевич действовал обаятельно всем своим существом на сверстников: это был живой идеал правды и чести, который в раннюю пору жизни страстно и неутомимо ищется молодостью, живо чувствующею свое призвание», а главная наука, в которой они нуждались и которую получали от него (наряду с философией и эстетикой и, наверное, прежде них), была «доблестная наука сбережения души, воспитания воли, неослабного бодрствования в благих помыслах», поэтому все знавшие Станкевича при его жизни «были нравственно подняты им и были, хоть на мгновение, выше себя. А не есть ли это настоящая и важнейшая задача всякого деятеля?»
Как вспоминал И. С. Тургенев, «во всем его существе, в движениях была какая-то грация и бессознательная distinction (благовоспитанность (франц.) – И. М.) – точно он был царский сын, не знавший о своем происхождении. Невозможно передать словами, какое он внушал к себе уважение, почти благоговение. Станкевич оттого так действовал на других, что сам о себе не думал, истинно интересовался каждым человеком и, как бы сам того не замечая, увлекал его вслед за собою в область Идеала».
И даже через десятилетия не знавший его лично Л. Н. Толстой, прочитав его биографию и письма, написал о Станкевиче поразительные слова: «Вот человек, которого я любил бы, как себя»; «Никогда никого я так не любил, как этого человека, которого никогда не видел. Что за чистота, что за нежность! что за любовь, которыми он весь проникнут» (из писем Л. Н. Толстого Б. Н. Чичерину и А. А. Толстой, 1858 год).
Сам же Станкевич признавался в одном из писем: «Для одних любовь – забава, для других – наслаждение духовное, как наслаждение искусства; для меня она – религия; для меня она – жизнь, жизнь такая, какою будет жить преображенное человечество, воздух, которым будет дышать оно». Вот это удивительное свойство ощущать гармонию жизни, несмотря ни на что, – это не только философский склад ума, но и особенный, редкий склад души, который так много значил для всех даже самим своим присутствием в их судьбах.
Характерной чертой Станкевича была необыкновенно высокая требовательность к себе. Имея явное литературное и философское дарование, он не стремился быть литератором, вдруг перестал писать стихи в довольно юном возрасте, не спешил излагать на бумаге свои мысли о тех главных философских вопросах, которые его интересовали и волновали, – не спешил перейти от научного познания к «постройке жизни». Он считал, что прежде всего нужно образовать себя, основательно выстроить систему мышления («Я хочу полного единства в мире моего знания, хочу дать себе отчет в каждом явлении, хочу видеть связь его с жизнию целого мира, его необходимость, его роль в развитии одной идеи»), не подозревая, что короткий срок его жизни (неполные 27 лет) не оставит ему возможности для того, чтобы применить на практике все свои таланты.
Но в то же время он щедро делился своими познаниями, мыслями, энтузиазмом с близким кругом людей, и это влияние было действенно и благотворно. То, что для своего кружка он был и наставником, и нравственным примером, – это было уже вполне практическим делом, которое он вовсе не откладывал на потом, а исполнял его с рвением до последних дней жизни.
Ю. В. Манн в книге «В кружке Станкевича» отмечает: «Станкевич так и не успел создать ни одного из тех произведений, к которым упорно себя готовил, но сама его жизнь, запечатленная в общественной памяти, стала великим произведением. А тот “благороднейший и чистейший эпизод”, в который вылилась жизнь его кружка, навсегда превратился в неотъемлемое звено отечественной культуры».
