Твоей тоской душа томима,
Земля утерярных богов!
Дул свежий ветр. Мы плыли мимо
Однообразных берегов.
Ныряли чайки в хлябь морскую,
Клубились тучи. Я смотрел,
Как солнце мечет в зыбь стальную
Алмазные потоки стрел,
Как с черноморскою волной
Азова илистые воды
Упорно месит ветр крутой
И, вестник близкой непогоды,
Развертывает свитки туч,
Срывает пену, вихрит смерчи,
И дальних ливней темный луч
Повис над берегами Керчи.
Керчь. Еврейская квартира. Ужин.
Греческой афиши не пойму.
И Акрополь, ветрами иссушен
Тысяча и больше лет тому.
Здесь металась поступь Митридата.
Понт пытал, не шлет ли супостата
Рим иль скиф на град Пантикапей.
Трепетал Босфор, ветров дорога,
На венец зубчатый солнцебога
Снег неся из варварских степей.
Полдень. Зной. Лелея княжье тело.
Свод сомкнул ступени, к ряду ряд.
Под навесом мраморная стела
Шепчет нам, что радость отлетела,
Что чета пред вечностью хотела
Длить еще прощальный свой обряд.
Здесь и я не пасынок, — потомок,
А века у памяти — что дни.
Руку жжет мне глиняный обломок,
На горе подобран, у ступни.
Но уж катер с хриплою трубою
От земли, что стала мне судьбою,
Нас во тьму везет, меня с тобою,
Где на рейде зыблются огни.
Запрыгало рваной корзиной,
Ударило грохотом в дом.
Все небо, как парус холстинный,
Вспороло сверкнувшим ножом.
Расплющило капли, к конторе
Приклеило мокрую сеть,
А гладкое скользкое море
Уже начинает кипеть.
Уж бродят сосущие смерчи
Меж небом и рваной водой,
Уж низкие мазанки Керчи
Сверкнули зеленой слюдой.
А парус рыбачьей бригады
Ложится под острым углом
И режет курчавое стадо
Тупым деревянным ножом.
О горе Митридата
Слагали легенды и оды —
Усыпальницы, храмы, дворцы,
Хороводы владык.
Я растерянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня —
Нарастающий яростный крик.
Это грозной "полундрой"
Матросов на штурм Митридата
Молодой политрук
Поднимает опять и опять.
Это с криком "Ура!"
К ним бегут на подмогу солдаты,
Лишь молчат катакомбы —
Не могут погибшие встать.
Не дождались они.
Только мрак и тяжелые своды.
Только в каждом углу
Притаилась угрюмо война.
Я рассеянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня —
Тех святых катакомб тишина.
Юлия Друнина "Эльтигенский десант"
Задрав свои "техасы" до колен,
На кромке пляжа девочки хохочут.
Но вижу я курортной этой ночью
Здесь "Огненную землю" — Эльтиген.
И снова слышу: "На прорыв, к Керчи!"
А как же с теми, кто не может — ранен.
(Пришел за ними тендер из Тамани,
Но был потоплен в дьявольской ночи).
И значит, все: закон войны суров.
Десант прорваться должен к Митридату!
. Из компасов погибших катеров
Сливает спирт девчушка из санбата,
Хоть раненым теперь он ни к чему,
Хоть в этот час им ничего не надо.
В плену бинтов, в земляночную тьму
Они глядят настороженным взглядом:
Как это будет — стук сапог и "хальт!"?
(Пробились ли ребята к Митридату?).
И, как всегда спокойна и тиха,
Берет сестра последнюю гранату.
Борис Васильев-Пальм "Керченский Иоанн Предтеча"
Несть числа на земле всяким храмам
Величавым по-царски и скромным;
Приобщись к человеческим драмам,
Разбрелись по просторам огромным.
Свой у каждого лик, свои плечи,
Своя мера и счастья, и горя.
Я люблю "Иоанна Предтечи"
Храм старинный у самого моря.
Своей гаванью выбрав подножие
Легендарной горы Митридата,
Поднял крыши, на парус похожие.
И стоит церковь будто крылата.
Летом зеленью вся окруженная,
А зимою ветрам всем открытая,
Лишь молитвами вооруженная.
Тыща лет ей. Стоит не убитая.
Николай Ушаков "Керчь"
На горе высокой Митридата
Обелиск и пушки с трех сторон.
В честь бойца — матроса и солдата —
Памятник над морем вознесен.
Затонувший пароход на рейде,
Зданий в брызгах взрывов строгий вид, —
Город, знавший множество трагедий,
Нам о бдительности говорит.
И упорством дышат улиц трассы,
А на берегу, не на воде,
Свежевыкрашенные баркасы
Говорят о мире и труде.
Ольга Постникова "Пожар в Керчи"
И когда я смотрела с горы на пожар,
Был он страшен, и огненный каждый кинжал
Предпасхалыюе вспарывал небо.
Даже зренье сжималось от взрывчатых масс.
В абрикосовом цвете боспорских террас
Древнегреческий полис дымил и не гас,
Призывая злорадную Гебу.
Этот город, ты знаешь, кусает в глаза,
Он окалиной брови чернит, и нельзя
Даже в снах от него отказаться,
Откреститься, от думаться: вот он каков.
Простояв двадцать шесть напряженных веков!
Это ветки под сгустками желтых цветков,
Перемогшие гарь оккупации.
Это белый булыжник покатых дорог,
И читается пьяный отвергнутый бог
В акротерии арки надвратной,
Это зной виноградный и привкус дурной,
Это керченский ветер, смертельно родной,
С черной фабрики агломератной.
Здесь, где армии гибли во тьме катакомб.
Где бездонны хранилища бешеных бомб,
Где мутанты-растенья в Нимфее,
Разгорясь кукурузного горькой стерней,
Он пылает, он криком кричит над страной,
Этот город, избитый враждой и войной,
И я плачу, спасти не умея.
МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН
***
Твоей тоской душа томима,
Земля утерярных богов!
Дул свежий ветр. Мы плыли мимо
Однообразных берегов.
Ныряли чайки в хлябь морскую,
Клубились тучи. Я смотрел,
Как солнце мечет в зыбь стальную
Алмазные потоки стрел,
Как с черноморскою волной
Азова илистые воды
Упорно месит ветр крутой
И, вестник близкой непогоды,
Развертывает свитки туч,
Срывает пену, вихрит смерчи,
И дальних ливней темный луч
Повис над берегами Керчи.
СЕРГЕЙ ШЕРВИНСКИЙ
***
Керчь. Еврейская квартира. Ужин.
Греческой афиши не пойму.
И Акрополь, ветрами иссушен
Тысяча и больше лет тому.
Здесь металась поступь Митридата.
Понт пытал, не шлет ли супостата
Рим иль скиф на град Пантикапей.
Трепетал Босфор, ветров дорога,
На венец зубчатый солнцебога
Снег неся из варварских степей.
Полдень. Зной. Лелея княжье тело.
Свод сомкнул ступени, к ряду ряд.
Под навесом мраморная стела
Шепчет нам, что радость отлетела,
Что чета пред вечностью хотела
Длить еще прощальный свой обряд.
Здесь и я не пасынок, — потомок,
А века у памяти — что дни.
Руку жжет мне глиняный обломок,
На горе подобран, у ступни.
Но уж катер с хриплою трубою
От земли, что стала мне судьбою,
Нас во тьму везет, меня с тобою,
Где на рейде зыблются огни.
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
Запрыгало рваной корзиной,
Ударило грохотом в дом.
Все небо, как парус холстинный,
Вспороло сверкнувшим ножом.
Расплющило капли, к конторе
Приклеило мокрую сеть,
А гладкое скользкое море
Уже начинает кипеть.
Уж бродят сосущие смерчи
Меж небом и рваной водой,
Уж низкие мазанки Керчи
Сверкнули зеленой слюдой.
А парус рыбачьей бригады
Ложится под острым углом
И режет курчавое стадо
Тупым Деревянным ножом.
ЮЛИЯ ДРУНИНА
***
О горе Митридата
Слагали легенды и оды —
Усыпальницы, храмы, дворцы,
Хороводы владык.
Я растерянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня —
Нарастающий яростный крик.
Это грозной "полундрой"
Матросов на штурм Митридата
Молодой политрук
Поднимает опять и опять.
Это с криком "Ура!"
К ним бегут на подмогу солдаты,
Лишь молчат катакомбы —
НЕ могут погибшие встать.
Не дождались они.
Только мрак и тяжелые своды.
Только в каждом углу
Притаилась угрюмо война.
Я рассеянно слушаю
Бойкого экскурсовода,
А в ушах у меня —
Тех святых катакомб тишина.
ЭЛЬТИГЕНСКИЙ ДЕСАНТ
Задрав свои "техасы" до колен,
На кромке пляжа девочки хохочут.
Но вижу я курортной этой ночью
Здесь "Огненную землю" — Эльтиген.
И снова слышу: "На прорыв, к Керчи!"
А как же с теми, кто не может — ранен.
(Пришел за ними тендер из Таманиа,
Но был потоплен в дьявольской ночи).
И значит, все: закон войны суров.
Десант прорваться должен к Митридату!
. Из компасов погибших катеров
Сливает спирт девчушка из санбата,
Хоть раненым теперь он ни к чему,
Хоть в этот час им ничего не надо.
В плену бинтов, в земляночную тьму
Они глядят настороженным взглядом:
Как это будет — стук сапог и "хальт!"?
(Пробились ли ребята к Митридату?).
И, как всегда спокойна и тиха,
Берет сестра последнюю гранату.
БОРИС ВАСИЛЬЕВ-ПАЛЬМ
КЕРЧЕНСКИЙ ИОАНН ПРЕДТЕЧА
Несть числа на земле всяким храмам
Величавым по-царски и скромным;
Приобщись к человеческим драмам,
Разбрелись по просторам огромным.
Свой у каждого лик, свои плечи,
Своя мера и счастья, и горя.
Я люблю "Иоанна Предтечи"
Храм старинный у самого моря.
Своей гаванью выбрав подножие
Легендарной горы Митридата,
Поднял крыши, на парус похожие.
И стоит церковь будто крылата.
Летом зеленью вся окруженная,
А зимою ветрам всем открытая,
Лишь молитвами вооруженная.
Тыща лет ей. Стоит не убитая.
НИКОЛАЙ УШАКОВ
КЕРЧЬ
На горе высокой Митридата
Обелиск и пушки с трех сторон.
В честь бойца — матроса и солдата —
Памятник над морем вознесен.
Затонувший пароход на рейде,
Зданий в брызгах взрывов строгий вид, —
Город, знавший множество трагедий,
Нам о бдительности говорит.
И упорством дышат улиц трассы,
А на берегу, не на воде,
Свежевыкрашенные баркасы
Говорят о мире и труде.
ОЛЬГА ПОСТНИКОВА
И когда я смотрела с горы на пожар,
Был он страшен, и огненный каждый кинжал
Предпасхалыюе вспарывал небо.
Даже зренье сжималось от взрывчатых масс.
В абрикосовом цвете боспорских террас
Древнегреческий полис дымил и не гас,
Призывая злорадную Гебу.
Этот город, ты знаешь, кусает в глаза,
Он окалиной брови чернит, и нельзя
Даже в снах от него отказаться,
Откреститься, от думаться: вот он каков.
Простояв двадцать шесть напряженных веков!
Это ветки под сгустками желтых цветков,
Перемогшие гарь оккупации.
Это белый булыжник покатых дорог,
И читается пьяный отвергнутый бог
В акротерии арки надвратной,
Это зной виноградный и привкус дурной,
Это керченский ветер, смертельно родной,
С черной фабрики агломератной.
Здесь, где армии гибли во тьме катакомб.
Где бездонны хранилища бешеных бомб,
Где мутанты-растенья в Нимфее,
Разгорясь кукурузного горькой стерней,
Он пылает, он криком кричит над страной,
Этот город, избитый враждой и войной,
И я плачу, спасти не умея.
ГЕННАДИЙ ШПАЛИКОВ
СТИХИ К 8 МАРТА
С. А. Швейцер с нежностью и уважением
В Керчи — как ни кричи,
Бывали неудачи.
Среди других причин
Был мой приезд — тем паче,
Что мой приезд совпал
С делами — не хотелось!
Я невпопад попал,
Не пилось мне, не елось.
И мы не собрались
В кругу, хотя бы узком,
По рынкам разбрелись,
По площадям и спускам.
От пропасти забот
Куда бы нам укрыться?
Скользнуть от дел за борт —
Пусть щелкают нас блицем.
Пусть выставляют нас
Лентяями — валяйте!
На зависть, напоказ
Пороками марайте.
Представим: мы встаем
За полдень. Небо ясно.
И руку подаем
Всему, что в мире праздно.
Среди забот и тьмы,
Сквозь горе и разлуку
Протягиваем мы
Веселью только руку.
Берем такой почин
И лучшую из истин:
Есть дружба без причин,
Без меры и корысти.
ИРИНА СНЕГОВА
Ворочает, грузит, швартует Керчь,
Рыбным пропахшая ветром.
Громко мешает мову и речь,
А рядом живет Деметра.
Слепенький слепок. Грунтовых вод
Липкость. И свод в два метра.
Тьмущая темень. И в ней живет
Две тысячи лет Деметра.
Рушились царства. И кровь. Что кровь?
Рождались и сохли реки.
. И ни прозваний, ни мастеров,
Одно безусловно: греки.
А люди идут: нужно это и то,
Семечки сыплют щедро.
И кого ни спросишь, не знает никто,
Что рядом — во тьме — Деметра.
Блик, керосиновое кольцо
гладит осклизлый камень.
И возникает ее лицо —
Голубоватый пламень.
И проникает из темноты
В вас сквозь тупую сырость
Свет совершенства, вздох доброты,
гения вечный вирус.
А люди спешат. Вот и мне спешить:
Дел набралось — несметно.
Но знаете, много отрадней жить,
Если живет Деметра.
ЛЕВ СМИРНОВ
ПО ДОРОГЕ НА КЕРЧЬ
По дороге на Керчь, среди высохших трав,
Юный шел пилигрим,
Из прошедших веков ничего не впитав
Детским сердцем своим.
По дороге на Керчь он неведенье нес
В синих, странных, больших,
Одиноких глазах, не приемлющих слез
Этих мест роковых.
Ни базаров рабов, ни повозок в пыли,
Ни кипения стрел —
Ничего он не видел в прозрачной дали,
Хоть и зорко смотрел.
Только жалость одна к этим легким горам
И владычила им, —
К этим легким горам, к этим хрупким дарам,
К этим травам сухим.
Кроме солнца, и гор, и засохшей земли,
Белой-белой, как мел,
Ничего он не видел в прозрачной дали,
Хоть и зорко смотрел.
Но когда б и увидел — не дрогнул душой,
Тем прозреньем сражен,
Потому что грядущей бедою большой
Был уже обожжен.
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ
БАЛЛАДА КЕРЧЕНСКОЙ КАМЕНОЛОМНИ
Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
к замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора.
Он был без ножек, черный ящик,
лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер
в пещерном логове людей.
А пальцы вспухшие алели,
на левой — два, на правой — пять..
Он опускался на колени,
чтобы до клавишей достать.
Семь пальцев бывшего завклуба.
И обмороженно-суха,
с них, как с разваренного клубня,
дымясь, сползала шелуха.
Металась пламенем сполошным
их красота, их божество.
И было величайшей ложью
все, что игралось до него.
Все отраженья люстр, колонны.
Во мне ревет рояля сталь.
И я лежу в каменоломне,
и я огромен, как рояль.
Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И как коронного пассажа
я жду удара топора.
Мое призвание не тайна.
Я верен участи своей,
я высшей музыкою стану —
теплом и хлебом для людей.
ВАЛЕРИЙ ЛЕВЕНКО
ПУШКИН В КЕРЧИ
Здесь Пушкин был. Далеким летним днем
Здесь Пушкин был. Сорвал цветок на память.
И потерял. И не жалел о том,
Осыпав берег легкими следами.
Вдали остались зависть и вражда,
Вдали остались сплетни и доносы.
А здесь пылала голубым вода,
Как пунш, и парус реял альбатросом!
И разве кто-то мог предположить,
Что перед ним не просто соплеменник,
А будущего вечный старожил,
Отживших и неживших современник.
И думал он, что снова век жесток,
И что в его империи любезной
Приучен каждый помнить свой шесток.
И путь один. И этот путь — над бездной.
. Давно остыли легкие следы —
Их занесло песками и годами
И вечным светом пристальной звезды,
И сколькими невечными следами.
Но помнит море — вдоль него поэт,
Роняя свет, идет — и юн и весел.
Улыбкой неба южного согрет!
А впереди — совсем немного весен.
АРКАДИЙ ПАХОМОВ
***
Как это сплошное конкретное лето,
как карточный домик, игрушке под стать,
Качается Керчь от жары и от света,
Не в силах себя хоть чуть-чуть распознать.
Приятно в глухой первородной теплыни
Любить углубленную в улицы тишь,
И удивляться настою полыни
В черепице оранжевых крыш.
В каменных двориках высмотрев сливы,
Можно спуститься без всяких хлопот
В пахнущий рыбой, вином и крапивой
Старый, всегда перегруженный порт.
Там гениальный и ветреный мастер
Расположил среди странных фигур
Плоские ящики, бочки и снасти,
Грузчиков сонных, когда перекур.
И когда ветер лениво-подробный,
Вдруг расширяя седой кругозор,
С шумом выходит туда, где свободно
Море колышет тяжелый простор.
