После победы под Курском инициатива окончательно перешла в руки Советской Армии: с тех пор она в основном только наступала, а вермахт оборонялся. 50 дней и ночей длилось самое крупное в истории танковое сражение.
«Стоял такой грохот, что перепонки давило, кровь текла из ушей, – вспоминает участник сражения под Прохоровкой, впоследствии Герой Советского Союза Григорий Пенежко. – Сплошной рев моторов, лязганье металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа… От выстрелов в упор сворачивало башни, скручивало орудия, лопалась броня, взрывались танки. От выстрелов в бензобаки танки мгновенно вспыхивали. Открывались люки, и танковые экипажи пытались выбраться наружу. (…) Мы потеряли ощущение времени, не чувствовали ни жажды, ни зноя, ни даже ударов в тесной кабине танка. Одна мысль, одно стремление – пока жив, бей врага».
Такое трудно передать словами. И тем не менее о сражениях на Курской дуге говорится и в русской литературе.
«Вечерняя Москва» подобрала отрывки из пяти лучших литературных произведений о Курской битве
1. Борис Полевой, «Повесть о настоящем человеке» (1946)
В 1943 г. корреспондент «Правды» Борис Полевой (1908 – 1981) побывал в 63 Гвардейском истребительном авиационном полку и познакомился с со старшим лейтенантом Алексеем Маресьевым (1916 – 2001). 20 июля 1943 года Маресьев во время воздушного боя с превосходящими силами противника спас жизни 2 советских летчиков и сбил сразу два вражеских истребителя. Одно это было поразительным. А если учесть, что у лучшего летчика-истребителя полка не было ног, и он летал с протезами!
Именно во время битвы на Курской дуге зародилась настоящая боевая слава Маресьева. До ранения (с 23 августа 1941 по 4 апреля 1942 года) он сбил четыре самолета противника, а после ранения – 7.
После войны Полевой опубликовал свою знаменитую «Повесть о настоящем человеке», где Маресьев выведен под чуть измененным именем. Разумеется, глава о Курской битве занимает важное место в повести: «Они пролетели над передовой, дали полукруг над вражеским тылом, опять перемахнули линию боя. (…) Мересьев увидел, как из яркой зелени лиственного леса один за другим стали выползать на поле танки, похожие сверху на неповоротливых сереньких жучков. (…) Красные искорки стали слетать с их хоботков. Даже ребенка, даже нервную женщину не испугала бы эта гигантская танковая атака, этот стремительный набег сотен машин на остатки немецких укреплений, если бы они наблюдали ее с воздуха, как наблюдал ее Мересьев. (…) В ушах у Алексея звенело, сердце готово было выпрыгнуть через горло. Он поймал самолет в паутинный крестик прицела и несся к нему, держа оба больших пальца на гашетках. Точно серые пушистые веревки мелькнули справа от него. Ага! Стреляют. Промазали. (…) Вот когда Алексей с торжеством ощутил совершенное слияние со своей машиной! Он чувствовал мотор, точно тот бился в его груди, всем существом своим он ощущал крылья, хвостовые рули, и даже неповоротливые искусственные ноги, казалось ему, обрели чувствительность и не мешали этому его соединению с машиной (…). Произошло то, о чей на следующий день советский народ (…) ликуя, читал во всех газетах. На одном из участков Курской дуги после мощной двухчасовой артиллерийской подготовки армия прорвала немецкую оборону и всеми силами вошла в прорыв, расчищая путь советским войскам, перешедшим в наступление. Из девяти машин эскадрильи… в этот день не вернулись на аэродром две. В бою было сбито девять «лаптежников». Девять – два, безусловно, хороший счет, когда речь идет о машинах. Но потеря двух товарищей омрачила радость победы. Выскакивая из самолетов, летчики не шумели, не кричали, не жестикулировали, с жаром обсуждая перипетии схватки и снова переживая минувшие опасности, как это бывало всегда после удачного боя. Хмуро подходили они к начальнику штаба, скупо и коротко докладывая о результатах, и расходились, не глядя друг на друга.
2. Михаил Луконин, «Дорога к миру» (1950)
Михаил Луконин (1918 – 1976) всю войну работал специальным корреспондентом армейских газет «Сын Родины» и «На штурм», был ранен. В одном из боев на Брянщине сгорел вещмешок, в котором находились рукописи его стихов. Две первых луконинских поэмы в самом буквальном смысле погибли на войне, сборник его стихов, уже набранный в Сталинградском издательстве, был уничтожен фашистской бомбой. В Сталинграде погибла от бомбы и его мать. Поэма «Дорога к миру», отрывок из которой посвящен Курской битве – пятая книга Луконина.
В Курской области за Обоянью есть станция Прохоровка у мелового завода. Мы запомнили это названье летом сорок третьего года (…)
«Мессера» пролетают над нами так, что трава становится на колени.
Мы теперь видим своими глазами,
Что фашисты повели наступленье.
Солнце боевое восходит,
земля заклубилась в громе и гуле.
Вместе с нами в великом походе
Россия дорогая, в июле (…)
Я к пушке подвигаюсь поближе
и к люку пропускаю башнера.
Сема выглядывает.
«Я вижу. »
– «Видишь?»
– «Вижу!»
– «Почему же так скоро?»
Я в прицеле их бока различаю.
Вот они. Вот у нашей засады
движутся, грохоча, – и
выстрел опрокинулся рядом.
И снова, распарывая воздух,
броненосец наш пламенем облизнулся.
И еще раз зажигательный, как ракета,
к «тигру» оранжевому прикоснулся…
«Посмотрите, ребята, теперь не потушат!»
– «Ого! И этот задымился ребята!»
И запылали горбатые туши
двух «тигров», раскрашенных в цвет заката. (…)
«Посмотри, – говорю я, – вот поле разгрома!
«Тигры» еще продолжают дымиться,
эсэсовцы расположились, как дома,
в землю уткнув искаженные лица.
Бельфингеру надо бы бегать за нами,
чтобы иметь доказательства в споре,
для наблюдений над арийскими черепами
здесь ему хватит лабораторий».
3. Анатолий Ананьев, «Танки идут ромбом» (1962)
Анатолий Ананьев (1925 – 2001) был участником Курской битвы. Впоследствии стал писателем, 28 лет возглавлял журнал «Октябрь». Самый известный его роман – «Танки идут ромбом» (1962), о первых днях Курской битвы.
«Танк приближался, пятнистый, большой, отчетливо видимый издали и близко (тот, кто накладывал краски, не знал русской природы), исцарапанный пулями и снарядами. Он надвигался прямо на окоп; он пришел сюда с Рейна, этот пятнистый «тигр», рожденный в цехах крупповских заводов; гремели марши, когда его грузили на платформу, тысячи рук дотрагивались до его холодной брони, тысячи бюргерских глаз и глаз полногрудых фрау, охваченных тем же безумием (…), как фюрер, с благоговением и надеждой смотрели на него, уходящего с эшелоном на Восток; тысячи проклятий сыпались ему вслед, когда он, окутанный брезентом, продвигался по польской земле; около него на платформе появился часовой, когда эшелон пересек русскую границу; под Смоленском взлетел в воздух впереди идущий состав; на товарных тупиках белгородского вокзала рухнули под ним подпиленные деревянные стойки разгрузочной площадки; ночью, на хуторе под Тамаровкой, чьи-то мальчишеские руки подложили под его гусеницу старую проржавелую пехотную лимонку; еще не сделав ни одного выстрела, как и сотни его пятнистых и не пятнистых собратьев, он уже усеял свой путь от Рейна до Северного Донца трупами — хватали всех, кто намеренно или ненамеренно оказывался возле эшелона, вешали, расстреливали, отправляли в концлагеря; броня уже обрызгана кровью, и художник ошибся, малюя желтые, зеленые, коричневые пятна. Этот самый «тигр» надвигался сейчас на окоп, и два глазка, две прорехи – водителя и стрелка — в упор смотрели на Пашенцева. Кто был за этими прорезями, кто вел танк? Убежденный нацист или обманутый бюргер, чье Lebensraum (жизненное пространство. – Прим. ред.) у себя на родине куда больше, чем то, в три аршина с березовым крестом у изголовья, которое ему было уготовлено в России; или сидел за рычагами управления тот самый поэт, не хотевший умирать и не желавший никому смерти, тот улыбающийся унтер-офицер Раймунд Бах, о котором спустя пятнадцать лет Генрих Белль жалостливо напишет: «Он сгорел в танке, обуглился, превратился в мумию. » Спустя пятнадцать лет после войны Германия, описанная Беллем и Ремарком, будет вызывать сострадание у тех, кто не видел, как рвутся бомбы, как горит земля и умирают солдаты (…)
Старшина выпрыгнул из окопа – Пашенцев хорошо видел, как выпрыгнул старшина, как размахнулся, чтобы бросить связку гранат, как затем припал на колено и еще с колена хотел размахнуться, но только беспомощно откинул руку и повалился на траву. «Убит!» – это слово ворвется в сознание чуть позже. «Старшина лежит, танк уходит!» Пашенцева словно волной выбросило из окопа, он еще пробежал несколько шагов и метнул в уходивший танк гранату».
4. Владимир Костров, «Исторической памятью совесть очисти…»
Владимир Костров (р. 1935) – поэт, профессор Литературного института им. А.М. Горького, председатель Международного Пушкинского комитета и вице-президент международного Пушкинского фонда «Классика». Автор множества песен и либретто оперы Лоры Квинт «Джордано», выдержавшей 29 постановок в исполнении Валерия Леонтьева и Ларисы Долиной.
…Дымный ветер эпохи —
Разбойник и мастер.
Непреложное время.
Огонь и беда.
Как магнитом опилки,
Магнитною массой
Все железо Европы
Притянуло сюда.
Основанье дуги.
Страшный край обороны.
И ударила память
Во все бубенцы.
Минометы и пушки
Кричат, как вороны,
Проливные шрапнели
Свистят, как скворцы (…)
Отклоняется сердце
Точнее чем стрелка.
С нашей вечной земли
Мы вовек не уйдем.
Удержалась история
За ратное стремя
В самом грозном своем
Повороте крутом.
Продолжается время.
И путь наш неведом.
У любой высоты
Здесь — винтовку к ноге!
И навечно прибит
Колокольчик победы
Грозным русским железом
На Курской дуге.
5. Илья Бояшов, «Танкист, или «Белый тигр»» (2008)
Илья Бояшов (р. 1961) живет в Санкт-Петербурге. Работал экскурсоводом в Центральном военно-морском музее, преподавателем истории. По мотивам его повести «Танкист» о поединке с загадочным и неуязвимым немецким танком Карен Шахназаров в 2012 г. снял фильм «Белый тигр», который чуть было не получил «Оскара».
«К зиме 42-го немцы выкатили на передовую свой ответ на всемогущество «тридцадьчетверок»; квадратные бронтозавры фирмы «Хеншель» были непробиваемы, но особый трепет вызвали пушки, от которых за километр сгорали даже «КВ». (…) Но даже среди своих собратьев Призрак являлся особой машиной. Впервые он дал знать о себе подо Мгой; остальные тяжеловесы вязли в болотах, но «Белый Тигр» словно по воздуху переносился – и расстреливал целые батальоны. Поначалу он не был распознан – зимою все танки белы – разве только те, кто с ним сталкивался, неизменно горели после первого выстрела. Но весной, когда вермахт перешел на камуфляж, монстр окончательно выделился, и с тех пор свирепствовал то на Севере, то на Юге; повсюду за ним тянулся дым и смрад сгоревших машин. Призрак бил из засады, всякий раз, каким-то образом, оказываясь в русском тылу – и, наколотив десять, а то и пятнадцать «Т-34», растворялся.
Летом 43-го белый убийца обнаружил себя под Курском в районе знаковой Прохоровки. Аэроразведка предупредила о нем Катукова и Ротмистрова. (…) Отгоняя огнем наседавших со всех сторон преследователей, сам, в свою очередь, получая в борта десятки «подкалиберных» и «бронебойных», «Белый Тигр» оставался неуязвимым – и к исходу великой битвы окончательно потерялся в дыму и пламени».
23 августа исполняется 70 лет со дня окончания самого крупного в истории танкового сражения
После победы под Курском инициатива окончательно перешла в руки Советской Армии: с тех пор она в основном только наступала, а вермахт оборонялся. 50 дней и ночей длилось самое крупное в истории танковое сражение .
«Стоял такой грохот, что перепонки давило, кровь текла из ушей, – вспоминает участник сражения под Прохоровкой, впоследствии Герой Советского Союза Григорий Пенежко. – Сплошной рев моторов, лязганье металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа… От выстрелов в упор сворачивало башни, скручивало орудия, лопалась броня, взрывались танки. От выстрелов в бензобаки танки мгновенно вспыхивали. Открывались люки, и танковые экипажи пытались выбраться наружу. (…) Мы потеряли ощущение времени, не чувствовали ни жажды, ни зноя, ни даже ударов в тесной кабине танка. Одна мысль, одно стремление – пока жив, бей врага».
Такое трудно передать словами. И тем не менее о сражениях на Курской дуге говорится и в русской литературе.
«Вечерняя Москва» подобрала отрывки из пяти лучших литературных произведений о Курской битве
В 1943 г. корреспондент «Правды» Борис Полевой (1908 – 1981) побывал в 63 Гвардейском истребительном авиационном полку и познакомился с со старшим лейтенантом Алексеем Маресьевым (1916 – 2001). 20 июля 1943 года Маресьев во время воздушного боя с превосходящими силами противника спас жизни 2 советских летчиков и сбил сразу два вражеских истребителя. Одно это было поразительным. А если учесть, что у лучшего летчика-истребителя полка не было ног, и он летал с протезами!
Именно во время битвы на Курской дуге зародилась настоящая боевая слава Маресьева. До ранения (с 23 августа 1941 по 4 апреля 1942 года) он сбил четыре самолета противника, а после ранения – 7.
После войны Полевой опубликовал свою знаменитую «Повесть о настоящем человеке», где Маресьев выведен под чуть измененным именем. Разумеется, глава о Курской битве занимает важное место в повести: «Они пролетели над передовой, дали полукруг над вражеским тылом, опять перемахнули линию боя. (…) Мересьев увидел, как из яркой зелени лиственного леса один за другим стали выползать на поле танки, похожие сверху на неповоротливых сереньких жучков. (…) Красные искорки стали слетать с их хоботков. Даже ребенка, даже нервную женщину не испугала бы эта гигантская танковая атака, этот стремительный набег сотен машин на остатки немецких укреплений, если бы они наблюдали ее с воздуха, как наблюдал ее Мересьев. (…) В ушах у Алексея звенело, сердце готово было выпрыгнуть через горло. Он поймал самолет в паутинный крестик прицела и несся к нему, держа оба больших пальца на гашетках. Точно серые пушистые веревки мелькнули справа от него. Ага! Стреляют. Промазали. (…) Вот когда Алексей с торжеством ощутил совершенное слияние со своей машиной! Он чувствовал мотор, точно тот бился в его груди, всем существом своим он ощущал крылья, хвостовые рули, и даже неповоротливые искусственные ноги, казалось ему, обрели чувствительность и не мешали этому его соединению с машиной (…). Произошло то, о чей на следующий день советский народ (…) ликуя, читал во всех газетах. На одном из участков Курской дуги после мощной двухчасовой артиллерийской подготовки армия прорвала немецкую оборону и всеми силами вошла в прорыв, расчищая путь советским войскам, перешедшим в наступление. Из девяти машин эскадрильи… в этот день не вернулись на аэродром две. В бою было сбито девять «лаптежников». Девять – два, безусловно, хороший счет, когда речь идет о машинах. Но потеря двух товарищей омрачила радость победы. Выскакивая из самолетов, летчики не шумели, не кричали, не жестикулировали, с жаром обсуждая перипетии схватки и снова переживая минувшие опасности, как это бывало всегда после удачного боя. Хмуро подходили они к начальнику штаба, скупо и коротко докладывая о результатах, и расходились, не глядя друг на друга.
2. Михаил Луконин, «Дорога к миру» (1950)
Михаил Луконин (1918 – 1976) всю войну работал специальным корреспондентом армейских газет «Сын Родины» и «На штурм», был ранен. В одном из боев на Брянщине сгорел вещмешок, в котором находились рукописи его стихов. Две первых луконинских поэмы в самом буквальном смысле погибли на войне, сборник его стихов, уже набранный в Сталинградском издательстве, был уничтожен фашистской бомбой. В Сталинграде погибла от бомбы и его мать. Поэма «Дорога к миру», отрывок из которой посвящен Курской битве – пятая книга Луконина.
В Курской области за Обоянью есть станция Прохоровка у мелового завода. Мы запомнили это названье летом сорок третьего года (…)
«Мессера» пролетают над нами так, что трава становится на колени.
Мы теперь видим своими глазами,
Что фашисты повели наступленье.
Солнце боевое восходит,
земля заклубилась в громе и гуле.
Вместе с нами в великом походе
Россия дорогая, в июле (…)
Я к пушке подвигаюсь поближе
и к люку пропускаю башнера.
Сема выглядывает.
«Я вижу. »
– «Видишь?»
– «Вижу!»
– «Почему же так скоро?»
Я в прицеле их бока различаю.
Вот они. Вот у нашей засады
движутся, грохоча, – и
выстрел опрокинулся рядом.
И снова, распарывая воздух,
броненосец наш пламенем облизнулся.
И еще раз зажигательный, как ракета,
к «тигру» оранжевому прикоснулся…
«Посмотрите, ребята, теперь не потушат!»
– «Ого! И этот задымился ребята!»
И запылали горбатые туши
двух «тигров», раскрашенных в цвет заката. (…)
«Посмотри, – говорю я, – вот поле разгрома!
«Тигры» еще продолжают дымиться,
эсэсовцы расположились, как дома,
в землю уткнув искаженные лица.
Бельфингеру надо бы бегать за нами,
чтобы иметь доказательства в споре,
для наблюдений над арийскими черепами
здесь ему хватит лабораторий».
3. Анатолий Ананьев, «Танки идут ромбом» (1962)
Анатолий Ананьев (1925 – 2001) был участником Курской битвы. Впоследствии стал писателем, 28 лет возглавлял журнал «Октябрь» . Самый известный его роман – «Танки идут ромбом» (1962), о первых днях Курской битвы.
«Танк приближался, пятнистый, большой, отчетливо видимый издали и близко (тот, кто накладывал краски, не знал русской природы), исцарапанный пулями и снарядами. Он надвигался прямо на окоп; он пришел сюда с Рейна, этот пятнистый «тигр», рожденный в цехах крупповских заводов; гремели марши, когда его грузили на платформу, тысячи рук дотрагивались до его холодной брони, тысячи бюргерских глаз и глаз полногрудых фрау, охваченных тем же безумием (…), как фюрер, с благоговением и надеждой смотрели на него, уходящего с эшелоном на Восток; тысячи проклятий сыпались ему вслед, когда он, окутанный брезентом, продвигался по польской земле; около него на платформе появился часовой, когда эшелон пересек русскую границу; под Смоленском взлетел в воздух впереди идущий состав; на товарных тупиках белгородского вокзала рухнули под ним подпиленные деревянные стойки разгрузочной площадки; ночью, на хуторе под Тамаровкой, чьи-то мальчишеские руки подложили под его гусеницу старую проржавелую пехотную лимонку; еще не сделав ни одного выстрела, как и сотни его пятнистых и не пятнистых собратьев, он уже усеял свой путь от Рейна до Северного Донца трупами — хватали всех, кто намеренно или ненамеренно оказывался возле эшелона, вешали, расстреливали, отправляли в концлагеря; броня уже обрызгана кровью, и художник ошибся, малюя желтые, зеленые, коричневые пятна. Этот самый «тигр» надвигался сейчас на окоп, и два глазка, две прорехи – водителя и стрелка — в упор смотрели на Пашенцева. Кто был за этими прорезями, кто вел танк? Убежденный нацист или обманутый бюргер, чье Lebensraum (жизненное пространство. – Прим. ред.) у себя на родине куда больше, чем то, в три аршина с березовым крестом у изголовья, которое ему было уготовлено в России; или сидел за рычагами управления тот самый поэт, не хотевший умирать и не желавший никому смерти, тот улыбающийся унтер-офицер Раймунд Бах, о котором спустя пятнадцать лет Генрих Белль жалостливо напишет: «Он сгорел в танке, обуглился, превратился в мумию. » Спустя пятнадцать лет после войны Германия, описанная Беллем и Ремарком, будет вызывать сострадание у тех, кто не видел, как рвутся бомбы, как горит земля и умирают солдаты (…)
Старшина выпрыгнул из окопа – Пашенцев хорошо видел, как выпрыгнул старшина, как размахнулся, чтобы бросить связку гранат, как затем припал на колено и еще с колена хотел размахнуться, но только беспомощно откинул руку и повалился на траву. «Убит!» – это слово ворвется в сознание чуть позже. «Старшина лежит, танк уходит!» Пашенцева словно волной выбросило из окопа, он еще пробежал несколько шагов и метнул в уходивший танк гранату».
4. Владимир Костров, «Исторической памятью совесть очисти…»
Владимир Костров (р. 1935) – поэт, профессор Литературного института им. А.М. Горького, председатель Международного Пушкинского комитета и вице-президент международного Пушкинского фонда «Классика». Автор множества песен и либретто оперы Лоры Квинт «Джордано», выдержавшей 29 постановок в исполнении Валерия Леонтьева и Ларисы Долиной.
…Дымный ветер эпохи —
Разбойник и мастер.
Непреложное время.
Огонь и беда.
Как магнитом опилки,
Магнитною массой
Все железо Европы
Притянуло сюда.
Основанье дуги.
Страшный край обороны.
И ударила память
Во все бубенцы.
Минометы и пушки
Кричат, как вороны,
Проливные шрапнели
Свистят, как скворцы (…)
Отклоняется сердце
Точнее чем стрелка.
С нашей вечной земли
Мы вовек не уйдем.
Удержалась история
За ратное стремя
В самом грозном своем
Повороте крутом.
Продолжается время.
И путь наш неведом.
У любой высоты
Здесь — винтовку к ноге!
И навечно прибит
Колокольчик победы
Грозным русским железом
На Курской дуге.
5. Илья Бояшов, «Танкист, или «Белый тигр»» (2008)
Илья Бояшов (р. 1961) живет в Санкт-Петербурге. Работал экскурсоводом в Центральном военно-морском музее, преподавателем истории. По мотивам его повести «Танкист» о поединке с загадочным и неуязвимым немецким танком Карен Шахназаров в 2012 г. снял фильм «Белый тигр», который чуть было не получил «Оскара».
«К зиме 42-го немцы выкатили на передовую свой ответ на всемогущество «тридцадьчетверок»; квадратные бронтозавры фирмы «Хеншель» были непробиваемы, но особый трепет вызвали пушки, от которых за километр сгорали даже «КВ». (…) Но даже среди своих собратьев Призрак являлся особой машиной. Впервые он дал знать о себе подо Мгой; остальные тяжеловесы вязли в болотах, но «Белый Тигр» словно по воздуху переносился – и расстреливал целые батальоны. Поначалу он не был распознан – зимою все танки белы – разве только те, кто с ним сталкивался, неизменно горели после первого выстрела. Но весной, когда вермахт перешел на камуфляж, монстр окончательно выделился, и с тех пор свирепствовал то на Севере, то на Юге; повсюду за ним тянулся дым и смрад сгоревших машин. Призрак бил из засады, всякий раз, каким-то образом, оказываясь в русском тылу – и, наколотив десять, а то и пятнадцать «Т-34», растворялся.
Летом 43-го белый убийца обнаружил себя под Курском в районе знаковой Прохоровки. Аэроразведка предупредила о нем Катукова и Ротмистрова. (…) Отгоняя огнем наседавших со всех сторон преследователей, сам, в свою очередь, получая в борта десятки «подкалиберных» и «бронебойных», «Белый Тигр» оставался неуязвимым – и к исходу великой битвы окончательно потерялся в дыму и пламени».
