Стихи О Лицее — подборка стихотворений

Содержание

И меч.

И меч, и щит не подведут,
И конь подкован в срок,
И пусть соперник духом крут,
Мы вражеский сомнем редут,
И двинем на восток.

Впитает кровь тяжелый снег
Весеннего холста,
Здесь недруг свой закончит бег,
И не поднимет больше век —
Последняя верста…

Заполыхал закатом день,
Я разожгу костер,
Кремень ударю о кремень,
Ослаблю на груди ремень,
Усну у вечных гор.

А завтра новая глава –
ЕГЭ в лицее ждет
И надо подобрать слова,
Чтоб не слетела голова,
Ведь я не идиот.

И синус с тангенсом падут,
И феодальный строй,
И пусть «английский» духом крут,
Я нужный подберу маршрут,
Есть «шпоры» за спиной…

Вера, надежда, любовь

О Пушкине и современниках

Как все учился он в лицее,
Но прозвищ более всего
Имел лишь он и видно злее,
Я зык его стал от того.

Он лучше всех умел злословить,
Причем, по делу и умно.
Стихом любить и прекословить
Не мог изящнее никто.

Красивым быть никак не мог он,
С него хватило и того,
Что дан талант ему был богом
И красота душе его.

А вот зачем его убили?
Возможно,что из-за того,
Что мог он рифмами своими
На ноль помножить хоть кого.

Но в книге я одной заметил,
Во всем виновна Натали,
Она давала почву сплетням
И пистолеты в ход пошли.

Он умирал спокойно,скромно,
Просил морошки принести.
Такой талант,как мир огромный,
Не удалось врачу спасти.

Нам труд его дано итожить
И чуять в строчках русский дух,
Его "Онегин" много прожил,
Но до сих пор ласкает слух.

Не превзойти его писакам,
Им не войти в его чертог,
От строчек их охото плакать,
От строк его — один восторг!

КОНТУЗИЯ (пародия)

Красивым быть никак не мог он,
С него хватило и того,
Что дан талант ему был богом
И красота душе его.

Автор — voronezheff
"О Пушкине и современниках"

Нет, не учился я в лицее,
не Пушкин я, и от того
язык мой стал намного злее,
но это даже ничего.

Могу умело я злословить
без дела, чаще неумно.
Люблю стихами прекословить.
Изящней вряд ли сможет кто.

Я не красив пускай снаружи,
но мне хватает и того,
что я талантом чуть контужен,
а это тоже кое-что.

Вот Сашку жалко — зря убили.
Врачи доставили мне боль.
Теперь я рифмами своими
свожу поэзию на ноль.

Мой труд ещё итожить будут
и чуять в строчках русский дух.
Меня вовеки не забудут,
кому стихами портил слух.

А современным всем писакам
заказан вход ко мне в чертог.
Придётся им у входа плакать,
а мне — испытывать восторг!

А. С. Пушкину

Когда был юн — любил читать
И среди множества вещей
Он знал что нужно выбирать —
И был других начитанней.

В лицее он стихи писал
И среди множества вещей
Он знал что нужно выбирать —
И был других талантливей.

Он был романтик, был влюблен
И среди всех прекрасных дам
Он выбрал именно Её —
И был счастливее других.

Но жизнь не вечна — так всегда.
И среди множества людей
Смерть именно его взяла,
И выбирал не он теперь.

При жизни — много написал,
А после — стал известен всем,
Стране своей он долг отдал
И навсегда ушел в Эдем.

Я буду драться!

Настали для меня тугие времена,
Проблемы поглотили счастье,
На улице одно ненастье,
Меня «атаковали» отнюдь не чудеса!

Я буду драться,
Буду жить,
Родной лицей ещё любить,
Пока есть силы защищаться!

Сегодня думал я о том,
Что приносило счастье мне
В моём далёком сне
Величиною с целый том.

Мой ангел приходил туда
Он спрашивал меня: «Ты будешь защищаться?»-
«Нет, я буду драться!
И ждать последнего суда!»

И я проснулся ненадолго,
И сердце билось не так громко,
Ведь даже ангел мой не верит,
Что луч надежды в небе светит!

Но вот в мой сон,
Пришёл сквозь сердца тон
Ужасной чести господин,
Ведь он отнюдь не паладин.

Мой дьявол это был,
О нём отнюдь я не забыл,
Всю жизнь он мне «избил»,
Пустил на это много сил.

И в этом сне меня не оставлял,
Лишь только у души моей он выяснял:
«Не хочешь ли ты сдаться?!»
Я по привычке: « Нет, я буду драться!»

К лицею.

лицей

19 век.

Верстовые столбы отмечают дорогу на каторгу.
По России идет сотня тысяч людей в кандалах.
Над Сибирью моей после ливней красуются радуги.
Только радости нету — как правды в усталых ногах.

Самодержец хранил верность Богу, Стране и Престолу.
Царскосельский лицей нам великих ученных дарил.
Время смуты тот час государь только видел крамолу.
И поэтому кровь как водицу в Столице пролил.

Девятнадцатый век, ты суров беспощаден и дерзок.
Много войн, много крови, разбитых голов и сердец.
Нам всего не понять, изучаем тот славный отрезок.
Только время всему и судья, и наверно истец.

Я говорю с собой.

Не судите строго. Рифма и размер хромают.

А я теперь только ему говорю правду.
Ты не выдержишь ведь, у тебя нервы.
Ты не слушаешь, только плачешь.
Ты сдашься, ты будешь первой.

А я теперь только ему говорю про боль.
Ты не выдержишь. Тебе больно.
А он мальчик, и он молчит.
И он не сказал: -Довольно.

А я теперь только с ним несу чушь.
Тебя надо обнимать, любить и жалеть.
Твои выпады-сплошная глушь.
Хочешь плакать-я буду смотреть.

А я теперь только с ним говорю всегда.
У тебя лицей, и друзья вообще.
У меня нет друзей вне театра. Одна.
А тебя почему то любят все.

А я теперь только с собой говорю.
Потому что я просто мешаю вам жить.
Все бы забыть. Да я не пью.
Вы забудете! Я сумею простить.

Чем чаще празднует лицей.

Чем чаще празднует лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину,
Тем реже он; тем праздник наш
В своем веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш,
И наши песни тем грустнее.

Так дуновенья бурь земных
И нас нечаянно касались,
И мы средь пиршеств молодых
Душою часто омрачались;
Мы возмужали; рок судил
И нам житейски испытанья,
И смерти дух средь нас ходил
И назначал свои закланья.

Шесть мест упраздненных стоят,
Шести друзей не узрим боле,
Они разбросанные спят —
Кто здесь, кто там на ратном поле,
Кто дома, кто в земле чужой,
Кого недуг, кого печали
Свели во мрак земли сырой,
И надо всеми мы рыдали.

И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ; юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший гений.

Тесней, о милые друзья,
Тесней наш верный круг составим,
Почившим песнь окончил я,
Живых надеждою поздравим,
Надеждой некогда опять
В пиру лицейском очутиться,
Всех остальных еще обнять
И новых жертв уж не страшиться.

В октябрьском календаре есть дата, которая при других обстоятельствах не имела бы особого значения для русской литературы, культуры, просвещения, да и истории, но 19 октября 1811 года – двести лет назад – в пригороде Петербурга открылось принципиально новое учебное заведение – Царскосельский императорский лицей, одним из первых выпускников которого стал Александр Сергеевич Пушкин.

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

Здесь, признаюсь честно, сердце мое тоже трепетно замирает, потому что неким непостижимым образом атмосфера эта оказала влияние и на меня, хотя с тех пор прошло немалое число лет. Но все просто: еще в школьные годы открыв для себя поэзию Пушкина, начала искать, читать о его жизни и творчестве самую разную литературу, и на мое счастье, в числе тех книг оказалась и книга Натана Эйдельмана «Прекрасен наш союз!», где Пушкин-мальчик и все его друзья предстают перед читателями так живо, что кажется, будто находишься рядом с ними – и в садах Лицея, и в классе, и в «студенческой келье»…

Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды,
И юности и всех ее затей –

Это много лет спустя, практически накануне своей гибели – 19 октября 1836 года – написал Пушкин в традиционном посвящении лицейской дате:

Всему пора: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем Лицея день заветный.
Прошли года чредою незаметной,
И как они переменили нас! –

казалось бы, сетует на безжалостное время и неумолимые законы жизни Пушкин:

…разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим…

Но помудревший с годами и с опытом поэт уже вписывал лицейскую годовщину, лицейский дух, лицейское товарищество не только в процесс постоянного движения жизни, но и в контекст истории:

Недаром – нет! – промчалась четверть века!
Не сетуйте: таков судьбы закон:
Вращается весь мир вкруг человека, –
Ужель один недвижим будет он?

Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то славы, то свободы,
То гордости багрила алтари.

Что же способствовало тому, что взрослые люди так трепетно хранили память о своих детских годах: ведь не только первый – пушкинский – выпуск старался собираться вместе в «заветный день Лицея», но и для следующих его выпускников лицейская годовщина много значила. Думается, так сложилось потому, что изначально Лицей был задуман как элитное учебное заведение прежде всего в том смысле, что одной из главных задач лицейского образования было стремление «развить умственные способности, научить воспитанников самостоятельно мыслить. "Основное правило доброй методы или способа учения – подчеркивалось в лицейском уставе – состоит в том, чтобы не затемнять ума детей пространными изъяснениями, а возбуждать собственное действие". На уроках профессора не только заставляли себя слушать, они старались заставить воспитанников мыслить, понимать главное. В Лицее можно было рассказывать пройденный материал своими словами, а не зубрить его наизусть. Нам кажется, что это естественно, но для того времени это было ново и не практиковалось в других учебных заведениях», – так писал в своей книге Натан Эйдельман.

В значительной степени именно шесть лет обучения в Лицее, где тридцать мальчишек не только жили одной семьей, но имели достаточно свободы для самовыражения, оказали огромное влияние на развитие творческих способностей каждого, в том числе Пушкина. И вовсе не случайно многие впоследствии с благодарностью вспоминали своих учителей, а Пушкин выразил чувства товарищей в нескольких строках:

Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию – и мертвым, и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим!

Можно сказать, что в Лицее мальчишки самосовершенствовались под деликатным руководством наставников – ведь они не только учились, но участвовали в школьных театральных постановках, писали стихи и статьи, рисовали, издавали множество рукописных журналов, дружили, соперничали, ссорились, мирились, развлекались, давая преподавателям и друг другу прозвища. Вот один забавный эпизод из их жизни, описанный в книге Эйдельмана:

«Математика Карцева за смуглость и, может быть, злой характер прозывают Черняком; его никто, кроме Вольховского, не слушает: в ту гуманитарную эпоху математика еще не заняла того места, как в следующем веке; многие лицеисты вообще не видят в ней проку:

О Урании чадо темное,
О наука необъятная,
О премудрость непостижная,
Глубина неизмеримая!
Видно, на роду написано
Свыше неким тайным Промыслом
Мне взирать с благоговением
На твои рогаты прелести,
А плодов твоей учености
Как огня бояться лютого!»

Кстати, эта эпиграмма, пользовавшаяся популярностью у лицеистов, принадлежит перу Алексея Илличевского, считавшемуся в ту пору лучшим стихотворцем. Но поэтом он не стал, тем не менее, Лицей подарил русской литературе трех самобытных поэтов – Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера, – каждый из которых всегда отмечал лицейскую дату и в быту, и в поэзии:

Семь лет пролетело, но, дружба,
Ты та же у старых друзей:
Все любишь лицейские песни,
Все сердцу твердишь про Лицей.

Останься ж век наш хозяйкой,
И долго в сей день собирай
Друзей, не стареющих сердцем,
И им старину вспоминай.

– так, почти небрежно по знаменитой лености своей, написал 19 октября 1824 года Антон Дельвиг. А вот как отмечал в ссылке годовщину Лицея декабрист Вильгельм Кюхельбекер:

Шумит поток времен. Их темный вал
Вновь выплеснул на берег жизни нашей
Священный день, который полной чашей
В кругу друзей и я торжествовал…
Давно… Европы страж – седой Урал,
И Енисей, и степи, и Байкал
Теперь меж нами. На крылах печали
Любовью к вам несусь из темной дали.
…
Чьи резче всех рисуются черты
Пред взорами моими? Как перуны
Сибирских гроз, его златые струны
Рокочут… Пушкин, Пушкин! это ты!
Твой образ – свет мне в море темноты;
Твои живые, вещи мечты
Меня не забывали в ту годину,
Как пил и ты, уединен, кручину…

– так писал он в 37-м году, уже после гибели Пушкина. Здесь Кюхельбекер также вспомнил ссылку Пушкина в Михайловское, сравнивая себя с опальным другом. Но встретиться с товарищами Кюхля не мог – их разделяла огромная Сибирь, зато Пушкина трое его друзей – Дельвиг, Пущин и Горчаков – нашли возможность посетить. И эти встречи вдохновили Пушкина на одно из самых образных, глубоких и проникновенных стихотворений, посвященных лицейской дате – 19 октября 1825 года:

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
…
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному.

Несчастный друг, средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот…

Этим другом, в одиночестве отмечавшем не одну лицейскую годовщину, оказался князь Александр Горчаков – блестящий лицейский франт, сделавший завидную государственную карьеру. Вообще среди выпускников Лицея разных годов много известных и достойных людей – из пушкинского выпуска это, к примеру, декабрист Иван Пущин и адмирал Федор Матюшкин, из более поздних – академик-филолог Яков Грот, исследовавший в том числе и феномен Лицея, министр юстиции Замятин, писатель Салтыков-Щедрин.

И хотя не всё, что задумывалось министром образования Сперанским, получилось воплотить в жизнь в новом учебном заведении, но сама по себе идея провести из античных времен в современность лучшие традиции образования и воспитания оказалась настолько жизнестойкой, что и поныне элитные учебные заведения называются лицеями. А ведь это еще в Древней Греции на окраине Афин близ храма Аполлона Ликейского существовала школа, основанная Аристотелем, и называлась она Ликеем, или Лицеем.

Впрочем, как бы школа ни называлась, главное в детстве – оказаться в доброжелательной творческой атмосфере. И всем нам – и тем, кто любит литературу, и кто ею не интересуется – несказанно повезло: энергия свободного творчества, царившая в первые годы существования Царскосельского Лицея, незримо и постоянно присутствует в пространстве и во времени, и по-прежнему вместе с Пушкиным хочется восклицать:

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз!
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

День открытия Царскосельского Лицея 19 октября 1811 года вместе с Пушкиным отмечала
Виктория ФРОЛОВА.