Стихи О Суздале — подборка красивых стихотворений

Суздаль

Суздаль

Юлия Старостина

Утопая в цветущей зелени,
От железных дорог вдали,
Суздаль словно застыл во времени,
Переулки травой поросли.

Отражаются в речке Каменке
Башни, звонницы, купола.
Вереницей домишек маленьких
Тишина берега оплела.

Крыши зданий скрепят, как палубы,
Под раскаты весенних гроз.
А под звон колокольный жалобно
Воет песни взъерошенный пёс.

Окна машут резными ставнями,
Зазывая в Торговый ряд.
Охраняя легенды давние,
Монастырские стены стоят.

***

Суздаль

Суздаль

Суздаль город

Суздаль

1.
Тот, кто видел размах и удаль новостроек последних лет,
удивится, приехав в Суздаль, где высотных строений нет.
Сохраняя былому верность, здесь соседствуют, как дома,
приземлённая современность и высотная старина.

Всюду башни, бойницы, главы монастырские, и кремля…
Сколько горя и сколько славы знала суздальская земля!
Под бездонными небесами, у замшелых могильных плит,
позабытыми голосами с нами прошлое говорит.

И мерещатся чьи-то тени, пережившие прах и тлен,
и так давят глухие стены, что бежишь ты от этих стен.
А за ними играют дети, светит солнце, сирень цветёт.
И привычную пыль столетий с тротуара дворник метёт.

И пойти за тобой не вольны, опечаленно смотрят вслед
церкви, церковки, колокольни – небоскрёбы минувших лет.

2.
Главная улица Суздаля тянется, словно змея.
главная улица Суздаля – жизни большой колея.
Главная улица Суздаля… Домики в два этажа
так живописно рисуются, что замирает душа.

Выйдешь на улицу раннюю – в окнах, распахнутых в ряд,
кактусы вкупе с геранями неистребимо стоят…
Всё это с веком не вяжется – время ль замедлило бег?
Но это только мне кажется, я здесь чужой человек.
Видимо, действует на сердце древний уклад городка…
Суздаль красуется, красится, чтоб из веков – на века.

Хочешь коснуться Истории? Лишь уплати и – глазей .
В монастырях, как в «Асториях», толпы заезжих гостей.
«Бентли», « фиаты», автобусы…
-Вот как Россия жила.
Словно огромные глобусы, в небе горят купола.

Небо что ткань бумазейная. Воздух пьянит без вина.
Город – музей. И музейная всюду стоит тишина.
Лишь иногда, гулким облаком звук отправляя в полёт.
звякнет какой-нибудь колокол, словно бы тихо вздохнет.

Евдокия Лопухина

***

1.
То не невская волна о берег бьётся, как в падучей,
не в крещенские морозы раскатился в небе гром,-
то царь Пётр Алексеевич, мрачнее чёрной тучи,
скомкав тайное послание, склонился над столом.

Жёстко мечутся в глазах боль, презрение и ярость.
Жилы круто и рисково взбухли на державном лбу.
Ох, не дай Господь кому-то вдруг его прогневать малость,
упаси Господь кого-то искушать свою судьбу!

Мягко плещутся в приёмной амстердамские портьеры,
сквозняком балтийским веет из прикрытого окна.
Меншиков, Толстой, Шафиров и другие кавалеры –
все теряются в догадках:
-Что случилось?
-Чья вина?

Пётр опять письмо расправил. Буквы прыгают косые…
Стало знобко. Он на плечи вскинул тёплую доху.
Мать-игуменья доносит, что царица Евдокия,
во монашестве – Елена, склонна к плотскому греху.

«…обуянная гордынею, ведёт себя предерзко.
Всех царевичем стращает и хулит тебя – царя…
Государь! Внемли обидам! Ведь ея прелюбодейство
стало притчей во языцех у всего монастыря.
Искуситель же ея – бес в чине генерал-майора –
с протопопом водит дружбу и с блудницей пьёт вино.
Государь! Оборони нас от беспутства и позора. »

Пётр схватил шандал пудовый
и к чертям его – в окно.

…Генерал-соперник Глебов малый дока и не трус.
Генерал-изменник Глебов лихо крутит чёрный ус.
То ль увлёкся, то ль влюбился – сам не ведает подчас.
И с монахини — царицы не спускает дерзких глаз.

А царица-то, черница, будто кошка, влюблена.
Вся румянится, искрится от объятий и вина.
Что ей квёлый клир поповский, богомолья да псалтырь…
Пусть огнём горит Покровский опостылый монастырь!
В церковь ходит разодета в кашемиры и парчу.
Наплевала на запреты.

-Я – царица! Я хочу! Ах, кабы не друг любимый,
впору было б известись…

Дуня… Дуся… Евдокия, ты опомнись-ка… окстись!
Суждено тебе, сердешной, на веку немало слёз…
• Мать-игуменья поспешно в Петербург строчит донос.
Не спастись вам от измены – надвигается гроза.
Всюду стены, стены, стены, в стенах – уши да глаза…
А в царёвых подземельях суд творится без суда.

«У, лопухинское семя! Ах, ты, сука-госуда…
Батогов бы подлой твари. »
Только страсти ни к чему.
Это дело государя. И решать его – ему.

Пётр сидит, хмельной без водки, Пётр решает: «Не щадить. »
Словно кость, обида в глотке – ни разгрызть, ни проглотить.

«… пусть постыла, пусть забыта, пусть в опале – не в раю,
но чтоб путалась с каким-то, чтобы он её… мою?!
После царского-то ложа, после всех моих ночей –
со штафиркой… на рогоже… в любострастье…»

-Палачей. Дабы было неповадно, дабы знали свой шесток.

И карательной команде предписанье: «…выбыть в срок.
День и ночь лететь галопом! Не успеете – в Сибирь. »

Преуспели. Суздаль! Вот он – свят Покровский монастырь…

Тяжелы штыки конвоя. Увезли мила дружка.
Евдокия… Что с тобою? Помолись у образка!

«…Как всё горько… как нелепо…»
Распласталась на полу…

Государев кровник Глебов скоро взвоет на колу.

Заскрипел возок закрытый. Взвился кнут возницы: «Н-но. »
Рядом офицер сердитый смотрит в тёмное окно.
Неоглядна мать Россия. Грустны песни бубенца.
Едет, едет Евдокия, и дороге нет конца…

3.
…Евдокия! Не во имя развлечения
по следам твоим я столько колесил
Сердце тронули напрасные мучения,
подневольность злая бабья на Руси.

И конечно же, совсем не ради удали
я проехал по дорогам сентября
Шлиссельбургом через Ладогу до Суздаля –
до Покровского сего монастыря.

Разрушает время крепости и здания,
да и память человеческая – прах.
Всё ж бытуют о тебе воспоминания –
полустёртые далёкие предания –
но с оскоминкой какой-то на губах.

С явной гордостью экскурсоводка пухлая
поясняет экскурсантам средь двора,
что « у нас заключена была Лопухина –
нелюбимая жена царя Петра».

И – пошла писать губерния. Судачат.
Достопамятства желают осмотреть.
И никто не пожалеет, не поплачет…
Дело прошлое! Чего о нём жалеть?

«Всё ж должна была держаться без ослабы,
ей, царицке, полагалось твёрдой быть…»

А царица, что ж, по-вашему, не баба?
Ей не хочется влюбляться и любить?

Людям свойственно рядиться в тоги судей,
в жизни ближнего копаться, как в пыли…
Только кто ж тебя с Петром твоим рассудит,
коль вы сами разобраться не смогли?

Ты прости за то, что прах твой потревожил,
что дерзнул с твоею тенью говорить.
Только кажется мне, должен, должен, должен
я всех нас перед тобою обелить.

Нет ни бога и ни дьявола. Есть люди
( кой-кого увидеть страшно и во сне!),
для которых ты была слепым орудьем,
козыришком в межусобной их возне.

А любовь всегда бесстрашна и красива,
не подвластна даже силе топора…
Ты наследника представила России,
да наследник оказался не в Петра.

Ах, лопухинская кровь, сыра водица!
Знала б долю свою – вздёрнулась с тоски…
Только так ты и осталася царицей
и невольницей до гробовой доски…

…Ночь нисходит. Тишина смежает веки.
Сонный филин прокричал, как нетопырь.
Горькой тайною отмеченный навеки,
закрывается Покровский монастырь.

Где-то всхлипывает детский голосочек.
И средь звёзд, свой путь загадочный верша,
пробирается какой-то огонёчек,
словно чья-то просветлённая душа…

***

Паулюс в Суздале

Этот сказочный город в сиреневой дымке.
На старинных подворьях бушует весна.
Из-под каменных плит буйно лезут травинки,
и фельдмаршалу нынче опять не до сна.

Неприступные башни. Слепые бойницы.
Как грозна монастырская эта тюрьма!
Может, всё это бред, может, всё ему снится,
может, он от усталости сходит с ума?

Но «Больничного корпуса» узкая келья
подтверждает, что голос рассудка не лжив.
И храпит адъютант, как сапожник, за дверью,
он-то рад, что в плену и останется жив.

В фатерланде победные стяги не реют.
Вся Германия в ужасе. Страшный урок –
предсказание будущей участи рейха:
будут русские танки на Эльбе и Рейне.
Только вряд ли пойдёт им урок этот впрок.

« Им. А нам? Мы-то что же, уже не на марше?
Иль в неволе сражаться с врагом не дано?
Просто ты примирился с судьбою, фельдмаршал.
Да какой там фельдмаршал… Оставьте, смешно!
Политический труп, без погон и без жезла.
Власть, карьера, война – всё теперь позади.
Только ржавый кусок броневого железа
вместо сердца скрежещет и ноет в груди.
Мы в Брюсселях и Венах орали и жрали,
мы топтали Европу, как шкуру козла,
мы вцепились в Россию, — и тут проиграли,
нам не справиться с нею, не сладить, не сла…»

В дверь стучат. На пороге майор из охраны.
Свежий шрам на лице, как приклеенный жгут.
-Я прошу извинить, что явился так рано.
Но приехали гости. И вас они ждут.
-Кто они?
-Вильгельм Пик.
-Вильгельм Пик?! Это новость.
Коммунизм… Коминтерн… Дикий ракурс судьбы!
Жизнь порою смешна, как бездарная повесть…
«С нами Бог! С нами фюрер!» и «Мы не рабы!»
Нет, у нас разговора не выйдет, заранее
говорю вам… Порукой – солдатская честь.
Что у нас с ними общего?
-Только Германия.
Та, которая будет, которая есть…
-Та, которая будет… А кто поручится,
что, склонясь перед силой и волей Москвы,
та Германия сможет опять возродиться,
стать великой страной?
-Патриоты и… вы!

-Я?!- Он яростно выпрямил узкую спину,
оглядев собеседника, хмыкнул в упор,
тронул щёку ладонью, скривился: щетина! –
Я побреюсь… Но это секунда, майор…

Вновь в окно посмотрел. День грозился быть жаркий.
Вон как тянется, радуясь жизни, трава.
И над скромной могилой, где спит князь Пожарский,
как зелёные свечи, горят дерева.
Шум, гудки, голоса… Просыпается Суздаль.
Спас — Евфимьевский в небо упёрся плечом.

«Суздаль – это как будто бы русская удаль,
честь и слава России… Да что я? О чём. »

Бритва дрогнула в пальцах. Он щёку порезал.
Вытер кровь, усмехнулся:- Сам бриться отвык…
А в груди всё звенело и ныло железо,
и тугою петлёю давил воротник.
Но, стремясь быть на уровне важных событий,
хорошо понимая, как слаб и бескрыл,
он к майору склонился насуплено: — Битте . —
Вышел следом. И дверь за собою закрыл.

***

Американцы в Суздале

Американцы снимают «Петра».
Ставят размашисто, ярко, богато.
Строят царю и боярам палаты…
Шум, суматоха с утра до утра.
Верят, окупятся все их затраты.
Ставка – политика. Чем не игра?
Стало быть, снова привычно приврут
или формально «немного напутают».
Были «Алисы» у них и «Распутины».
Время – «Петру».
-Рашен кинг ? Вери гуд.

Суздаль закуплен почти на корню.
Кремль, как в осаде, в кольце мониторов.
Всюду тонвагены, вышки, моторы…
Страшно средь них молодому коню.
Вон как косит он тревожным зрачком,
вон как дрожит под дорожной попоной,
словно сам царь под нелегкой короной, —
ой, тяжела!- ведь вся Русь кувырком.

Мистер продюсер жуёт чуингвам,
мистер уверен в себе, как мессия.
Что ему боли и беды России?
«Всё это лишь исторический хлам. »
А перед ним, словно жук-скарабей,
ловко катающий шар свой навозный,
некий наш деятель вьётся стервозно
и изгибается, будто лакей.

Из-за канатов, откуда народ
смотрит, столпившись,
на кинопотеху,
кто-то об этом жучонке без смеха:
-Будто Россию гостям продаёт.

Да-а, неприятный, конечно, пассаж.
Гостя обидеть – исконная подлость.
Только ведь есть же и свой антураж,
общая национальная гордость.
Ведь приручая по-новому жить матушку – Русь,
дверь открыв иностранцам,
Пётр и германцам сумел, и голландцам,
к русской натуре почтенье внушить.

…Свет на массовку… Бояре… стрельцы…
Там – бердыши… тут – пищали, секиры…
И иноземных величеств гонцы
в общей толпе одиноки и сиры.

Ври, Голливуд, как московский медведь,
обуреваемый «мстительной злобой»,
хищные лапы простёр над Европой, —
впору бедняжке от них помереть!
Жарь! Не в новинку нам это давно.
Выстави русских в невыгодном свете.
Дескать, и ныне от них на планете
всякое зло –
поглядите кино!
Только едва ли кого обмануть
можно сегодня
подобным сюжетом.

…Съёмка окончена. Гаснет прожектор…
Главное – сделано. Можно и – в путь.
Мистер продюсер поехал в отель.
С ним режиссёр и две бойких актриски.
Наш скарабей, прижимая портфель,
машет им вслед,
благодарный за виски.

Звёзды над Суздалем.
Смотрит луна
на филиал интуристского рая.
И зависает вокруг тишина
золотоглавая и неземная.

***

Тоска по Суздалю

Сердце полнится весельем и удалью,
хотя годы откровенно не те.
Что-то, братцы, заскучал я по Суздалю,
по серебряной его красоте.

По раздолию его тихозвонному,
по посадской старине без прикрас,
по согласному весёлому гомону
ста наречий, и народов, и рас.

Встать сейчас бы посреди лета жаркого,
с непокрытой на ветру головой,
у могилы князя Дмитрия Пожарского,
возложив ему букет полевой.

А потом бы по-над речкой над Каменкой,
что струится, золотясь и юля,
проскакать на вороном к белокаменным,
белопламенным воротам кремля.

Опьяняясь лепотою великою,
сохранённою на веки веков,
преклониться пред иконными ликами
непохожих на святых мужиков.

И в каком-то погребке туристическом,
запалёно и счастливо дыша,
медовухи, бьющей, как электричество,
хватануть из хохломского ковша.

А когда душа — гулёна намается,
насладится, накуражится всласть,
хорошо бы перед встречной красавицей
принародно на колени упасть…

В Суздале во всем сквозит доныне
Молодая, заревая Русь…
Суздаль – это узел в русских судьбах.
Город сей преславен и пригож.
Кажется, не повидаешь Суздаль —
И российской сути не поймешь.

***