Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: "Здесь будет город".
"Город как солнце",- ответил Рем.
Ромул сказал: "Волей созвездий
Мы обрели наш древний почет".
Рем отвечал: "Что было прежде,
Надо забыть, глянем вперед".
"Здесь будет цирк,- промолвил Ромул,-
Здесь будет дом наш, открытый всем".
"Но нужно поставить ближе к дому
Могильные склепы",- ответил Рем.
Арена, залитая кровью, там в танце диком зло кружит!
Там гладиатор гордый стонет! Там лев поверженный лежит!
Неясно, кто в той битве правый, толпа безумствуя вопит,
а смысл жизни потерявший, с презрением вокруг глядит.
Аристократ, в бою плененный, страданий грани преступил,
с судьбою собственною в ссоре, друзей-предателей простил.
Красив, как Бог и горд без меры, колен пред нею не склонил,
о днях счастливых, сны лелея, он смерти ждал и этим жил.
Орел VI легиона
Вновь на границе неспокойно,
Hад Римом грянула гроза.
Орлы могучих легионов
Взмывают гордo в небеса!
Сожжен в песках Ершалаима,
В водах Евфрата закален,
В честь императора и Рима,
Шестой шагает легион
Под палестинским знойным небом,
В сирийских шумных городах
Калиг солдатских топот мерный,
Заставит дрогнуть дух врага
Среди доспехов перезвона,
В сердца врагов вселяя страх,
Орёл шестого легиона
Как прежде реет в небесах!
Все так же быстр он и беспечен,
И, как всегда, неустрашим.
Пусть век солдат так быстротечен,
Но вечен Рим, но вечен Рим!
Однажды, по улицам Древнего Рима,
Я шел на арену. Стояла жара.
Гляжу, мне навстречу (с арены, вестимо)
Идет кто-то грязный и пьяный с утра.
В сенаторской тоге, забрызганной кровью,
Идет. Позади — гопломахов отряд.
Фингалы, порезы, разбитые брови
О жизни тяжелой за них говорят.
"Почем гопломахи?" "Не всем по карману. "
"Уж больно ты важный, как я погляжу.
Зачем же так грубо?" "Затем, что я пьяный.
Бойцов я на рынок своих отвожу."
"С чего же напился?" "Да нет мне удачи!
С такими бойцами турнир я про*рал!"
"Оно неприятно. " "Еще бы! Тем паче,
Что стол я в таверне уже заказал.
Я даже для Цезаря выделил столик.
Надеялся, должность предложит он мне. "
"Так ты же сенатор!" "Я квестор — и только.
А консул, гляди вон, на белом коне."
Действительно, мимо, на белой кобыле,
Проехал какой-то невзрачный мужик.
Дыхнул перегаром, поднял тучу пыли,
Ругнулся, харкнул. Собеседник мой сник.
"А что, все в Сенате такие неряхи?"
"Случается хуже. Но ты оскорбил
Сенаторов римских? А ну, гопломахи!"
"Иди-ка ты в попу!" И я отвалил.
( найдено в недрах инета)
ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО?
Крошка-сын к Отцу пришёл,
И спросила кроха:
— Как играть мне хорошо,
Чтоб не звали л**ом?
У меня секретов нет,
Слушайте, детишки.
Гладиаторов ответ
Помещаю в книжке.
Если взял себе диктатора,
И в турнирчик ты пошел,
Будешь ты играть, как в сказке –
Это очень хорошо.
Если левлом ты с вершок,
И с топами ты бьешься.
Храбрый мальчик, хорошо,
Многого добьешься.
Если в чате матерят
Или обзывают.
Будет бан денька на три –
В тетрис пусть играют.
Если в гильдию вступил,
Бьешь в турнирах гадов)
В гильдии тебе всегда
Будут очень рады.
Если кто-то проиграл
И выругался грубо.
Значит скоро в бан пойдет
Меньше будет нубов.
Если ты не лезешь в бан,
Думаешь о росте,
Ты хороший мальчуган,
Загляденье просто.
Всем скажу я, как отец,
Честно, не для вида:
Если ты в игре подлец,
То и в жизни г*ида.
Мальчик радостный пошёл,
И решила кроха:
«Играть я буду хорошо,
Честно, без подвоха».
Мышку взяв наперевес,
В бой рванулось чадо.
Улыбается отец:
"Сын растет как надо"
ПРО СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА В ДРЕВНЕМ РИМЕ
Как-то вечером патриции
Собрались у Капитолия
Новостями поделиться и
Выпить малость алкоголия.
Не вести ж бесед тверезыми!
Марк-патриций не мытарился —
Пил нектар большими дозами
И ужасно нанектарился.
И под древней под колонною
Он исторг из уст проклятия:
"Ох, с почтенною матреною
Разойдусь я скоро, братия!
Она спуталась с поэтами,
Помешалась на театрах —
Так и шастает с билетами
На приезжих гладиаторов!
"Я, — кричит,- от бескультурия
Скоро стану истеричкою!"-
В общем, злобствует как фурия,
Поощряема сестричкою!
Только цыкают и шикают.
Ох, налейте снова мне "двойных"!
Мне ж — рабы в лицо хихикают.
На войну бы мне, да нет войны!
Я нарушу все традиции —
Мне не справиться с обеими,-
Опускаюсь я, патриции,
Дую горькую с плебеями!
Я ей дом оставлю в Персии —
Пусть берет сестру-мегерочку,-
На отцовские сестерции
Заведу себе гетерочку.
У гетер хотя все явственней,
Но они не обезумели.
У гетеры пусть безнравственней,
Зато родственники умерли.
Там сумею исцелиться и
Из запоя скоро выйду я!"
. И пошли домой патриции,
Марку пьяному завидуя.
Сижу, держу я меч в руках
И песнь пою опять.
Я вспоминаю жизнь свою
Моих врагов сегодня пять.
И что за жизнь нам выпала такая:
Сражаться на потеху римлянам, толпе.
Ну, разве доля нам другая
И не найдется на земле?
Ведь ненавижу я свое призванье:
Рубить, калечить, убивать.
Ведь рано ль поздно но придется
Когда-то всем нам умирать!
Ну что ж решетку поднимают,
Пора нам выти на арену.
Аплодисментами встречают
Пришедших умершим на смену.
“Идущие на смерть приветствуют тебя”
По Колизею разнеслось.
Сказали головы склоня,
Ну что же войны понеслось!
Удар, нырок и вновь бросок,
Пляшу я смерти танец.
Всадили мне трезубец в бок,
Задели слегка палец.
Я занимаю оборону,
Парирую удар мечом,
Щитом я бью ему по горлу,
И стало меньше враз бойцом.
Вот бой окончен — я живой.
Сегодня победил.
И для толпы я вновь герой —
Пять человек убил!
Но грустно мне, опять скорблю
И песнь печальную пою.
Их буду долго вспоминать.
Никто не хочет умирать!
жизнь гладиатора
* * *
Мы вышли из праха,
и прах нас возьмет,
Стирая предсмертный грим.
Путевку бесплатно
туда выдает
Ликующий, буйный Рим.
Трезубец, сетка —
глаза в глаза.
Третьего не дано.
Спокойно смотрят
на нас небеса,
В Валхаллу открыв окно.
Трибуны ликуют.
Удар меча.
Очень напросто встать.
У гладиатора —
жизнь одна.
И нечего продавать.
А там император.
Его рука
Решает, жить иль не жить.
Предсмертная сердце
сдавила тоска.
Ты не сумел победить.
Кровь на арене
закроет песок.
Новые пары — на бой.
И снова кому-то
отмерит срок
Владыка холеной рукой.
Кому-то в круге,
под рев толпы,
Красиво опять умирать.
На наших жизнях
печать судьбы.
И нечего выбирать.
Топ-10 поэтов Древнего Рима в порядке хронологии
1. Гай Валерий Катулл. Самый старший из серьезных латинских поэтов и так и оставшийся самым талантливым. Поэзии Катулла присуще то, чего нет у всех остальных римских авторов — страсть, захлестывающие эмоции, яркость и сочность образов и переживаний. О чем бы он не писал — о любимой суке Лесбии, о свадьбе друга, о политических интригах и махинациях, об адептах восточных культов, Катулл не останавливает себя "изящной огранкой", "почтенной умеренностью" или "доводами разума". Если он любит, то насмерть, если ненавидит — до смерти, если смеется — саркастически. Одни называют это "золотой молодежью" и морщаться, но как заметил сам Гай Валерий — не обязательно в жизни быть таким же, как в своих стихах.
2. Публий Вергилий Марон. Прозванный "Мантуанским лебедем", Вергилий куда больше заслужил бы прозвище "Премудрый пескарь". Не ищите страть и подлинные переживания в его стихах — он "как прилежный мальчик" следует Феогниду в "Буколиках" (положивших начало отвратительной традиции европейской поэзии описывать слащаво-гламурную вымышленную жизнь пастушков и пастушек), Гесиоду в "Георгиках" ("духовно-скрепное" прославление "физического труда на лоне природы" в пику "либерастическому атеизму каменных джунглей"), и Гомеру в "Энеиде" (госзаказ-переросток о том, что народ Рима родился не из сборища бандитствующей быдлоты с раёна, а произошел от героических троянцев). Хотя пока большинство людей роняют слезы умиления от "банальностей в столбик", ошибочно называемых ими стихами, Вергилий будет оставаться популярным.
3. Квинт Гораций Флакк. Вы все знаете этих людей, имеющих репутацию "мудрых по жизни" — "серединка-наполовинку", твердо знающих, что в горе нельзя биться головой о стол (больно будет), а в радости выпивать лишнюю чарку (пузо заболит). Они превратили "золотую середину" в единственный жизненный принцип. И потому сатиры Горация относятся к категории "Нам, товарищи, нужны подобрее Щедрины. ", а прочие его произведения — к жанру "Песни мудро-спокойного поселянина", никогда не забывающего о том, что в итоге надобно вовремя поужинать — и баиньки. И вроде упрекнуть их не в чем, но стихи эти носят отчетливые следы пемзы, которой терли пергамент, чтобы добиться "золотой середки".
4. Секст Аврелий Проперций. Если понимать слово "лирика" начетнически-узко как "стихи про любовь", то Проперций — один из тончайших и "лиричных" лириков. Почти все книги его "Элегий" посвящены бесконечным переживаниям по поводу одной-единственной (поэт был ярко выраженным однолюбом) Кинфии, которая сперва радует автора своей страстью и ласками, а потом огорчает (по классической схеме — "от уксуса куксятся, от горчицы — огорчаются") своей ветренностью и изменами. Причем как у настоящего интроверта, большая часть бурь и ураганов случается внутри "духовного мира" самого поэта, не вырываясь наружу. Все глупости и бесконечные метания воспаленного воображения в наличии. В общем, "кто сам любил по-настоящему — поймет".
5. Публий Овидий Назон. Для людей, не сильно разбирающихся (да и нуждающихся) в поэзии поэт должен вести "специальную поэтическую жизнь", чтобы было понятно, что он поэт (а то стихи каждый дурак писать умеет, и пойди пойми, у кого они настоящие). Надо пить, кутить, развратничать, переспать с принцессой, быть пойманным, высеченным и сосланным в гребеня жоп мира, где стенать и жаловаться на ужас, мрак и отчаяние. Так что из поколения в поколение люди не читают стихи Овидия (разве что "Науку любви" по вечной причине — чтобы самовнушить себе, что сексом они занимаются не по потребе тела, а "в высоко эстетических целях"), довольствуясь его жизнеописанием — ни "Фасты" с "Метаморфозами" (обширный источник сведений о мифологии греков и римлян), ни "Скорбные элегии", ни даже отрывок поэмы с описаниями рыб Черного моря.
6. Альбий Тибулл. Про банальности в столбик уже написано выше — и потому "спецзаказ" на "простые переживания простого мужика по поводу простых женщин", да еще "без этого вашего заумного выпендривания со всякими мифологическими греками" вечен. Так что "житейские истории" Тибулла про любовь к красавице Делии, которая ему "сперва не дала — ужас, потом дала — счастье, а потом дала другому — горе!", про утешение от этой любви с. гм-гм. мальчиком Маратом, а потом новую страсть к гетере Немезиде, которая "глупостев этих ваших не понимает, а в основном наличные" — эти "произведения искусств" долго будут оставаться популярны, потому что даже очень ученые филологи не чужды "всему человеческому".
7. Марк Валерий Марциал. Не умеешь быть тонким лириком — жги глаголом. Дала судьба характер вредный, желчный и злой, с умением подмечать в людях всё самое недостойное человечества — иди в сатирики. "За гуманизм и дело мира отважно борется сатира" — эти возвышенные слова Марциал мог бы сделать эпиграфом к сборнику своих эпиграмм, когда бы не двигала им простая тяга к зубоскальству, сплетне и высмеиванию окружающих. Ну, перефразируя известное высказывание, пусть человек не самый хороший — лишь бы стихи не были плохие. А стихи "самые они" — многовековой объект подражания и зависти всех, пытающихся прославиться как великие эпиграмматисты.
8. Авл Персий Флакк. Не знаю, откуда эта вечная претензия к писателям, а еще смешнее — к поэтам, что они "не отражают реальнуж жизнь". МилыЯ мои, лучше всего жизнь отражает лужа во дворе, но никто не посоветует пить из нее. Задачи у художественного произведения немного иные, чем у зеркала. Потому упреки, что умерший молодым и застенчивым Персий "жизни не знал", и оттого-де у него "образы бледные, и до Горация не дотягивают" — довольно нелепы. Скорее уж впору удивиться, что такой молодой и зеленый еще человек выбрал сатиру (не самый легкий для юношей жанр, как и не самый очевидный), да еще смог писать стихи так, что до сих пор печатают. Да и не такие уж они "вялые" — скорее уж напротив, Персий смурён, пессимистичен и мрачен по-настоящему, без горациевского дутого оптимизма "золотой серединчатости".
9. Марк Анней Лукан. Что может быть пошлее поэта, пишущего эпическую поэму? Разве что поэт, пишуший плохую эпическую поэму. Но Лукан написал хорошую "Фарсалию", и главное — посвятил ее не покрытым мхом и трещинами сюжетам из Гомера (как Вергилий или Стаций), а событиям, которые еще живо помнили — гражданской войне суко-коммунистов с суко-белогвардейцами Цезаря с Помпеем. Причем не стал "золотосерединиваться", разыгрывая из себя целку "объективного писца" — симпатии Лукана на стороне проигравших республиканцев (его самого в итоге пожрет "молох сталинских нероновских репрессий"). Некоторым "литератороведам" уже в самом Риме это не нравилось, и они обзывали Лукана "скорее оратором, нежели поэтом". Но Марциал таким отвечал — сперва добейся люди читают, и им нравится.
10. Ювенал. Если Горация рассердить или достать "превратностями судьбы" — в общем, если мирно ховающегося в недры "золотой середины" филистера всё-таки вынуть за жабры и "подвергнуть обструкции", его ущемленные "лучшие чувства" могут найти выход в потоке злобного сарказма. Ювенал честно хотел быть правильным и высокоморальным человеком — но "несправедливости несправедливого мира" заставляли его "не мочь молчать", и он обрушивался со всей силой поэтического дара на то, что искренне считал "не подобающим воспитанному человеку". Понятное дело, "до кучи" доставалось не только тем, кто творил недобро, а и просто тем (как водится от веку), кто не хотел "быть как все". Но уж такая она вещь — сатира, она не сама выбирает, кого гвоздить, а кого миловать.
