Души, опаленные войной,
И сердца, омытые слезами,
Наша память, словно часовой,
Неотступно следует за нами.
Кровь и слезы в ней переплелись,
Ее молчанье много громче грома,
Шесть миллионов душ в ней улеглись
Родных, любимых, незнакомых.
Тех, кто жил, любил, трудился,
Неотступно Господу молился,
Чтоб в минуту трудную помог.
Жаль, молитвы не услышал Б-г.
Только память, как Вселенная,
Все помнит. Помнит и хранит.
Вечно живая, нетленная,
Павших с живыми навечно роднит.
Души, опаленные войной,
И сердца, омытые слезами,
Наша память, словно часовой,
Неотступно следует за нами.
Анатолий Зусман
Февраль 2007
Ревет сирена. Минута ожиданья.
Рванет, но где. Мы на закланье.
Кинерет притаился под горой,
И безисходность правит мной.
Не убежать – снаряд догонит.
Весь этот мир – как на ладони,
И крик детей — острее боли.
Куда укрыться от погони?
Прошла минута. Грохот взрывов,
И замер страх, и кровь застыла,
И тишина. Все это было.
И лишь надежда правит миром.
Нам, пережившим ТУ войну,
Опять вернули память детства,
Но это горькое наследство
Не пожелаю никому.
Зусман Анатолий
Март 2007
В детском зале музея «Яд-Вашем»
Боль души не залечит время…
Полтора миллионов детей
из шести миллионов евреев
уничтожено сворой зверей,
но в обличье нормальных людей.
Есть ли что-то на свете страшней?!
Есть ли что-то безумней на свете?!
Кровь Беслана из этих же дней,
когда жертвами выбраны дети.
И на многие тысячи лет
от безумия страшной эпохи
детской кровью пропитанный след,
детский плач и предсмертные вздохи
будут людям слышны и видны,
как деянья с клеймом позора.
Всем желаю не знать больше горя
я, старик и подранок войны,
стоя средь мириад огней,
воплощающих детские души.
В Яд-Вашеме боль проклятых дней
многократно ужаснее душит.
И сочувствия море во мне
к повседневным потерям и горю.
И проклятия шлю я войне
катаклизмам слепым и террору.
МОИСЕЙ ТЕЙФ (1902 — 1966)
ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ (пер. З.Вейцмана)
Я плоть — ваша плоть,
я кровь — ваша кровь.
Мой стих зовет: эй, встаньте из рвов!
он летит и плывет,
он дышит, живет —
ведь мне имя : Железный еврей!
Я — ваша радость и горечь, ваш гнев.
Он струится, звенит, как печальный напев,
он летит и плывет,
он дышит, живет —
ведь мне имя : Железный еврей!
Шести миллионов я боль и тревога.
Запомни, палач!Эту рану не трогай!
Она пеплом дымится
и в стих мой стучится —
ведь мне имя : Железный еврей!
БОТИНКИ ( пер. Г. Кановича)
Зеленые туфельки, черные боты
Ботинки искусной и грубой работы,
Ботинки любого размера и цвета,
Ботинки из тюрем,
Ботинки из гетто,
Ботинки танцоров,
Портных и ученых,
На голод и муки,
На смерть обреченных.
Ботинки сожженных,
Задушенных газом.
Горою лежат.
Не охватишь их глазом.
Им снятся еще в полумраке дороги.
Им снятся босые и крепкие ноги.
Им снятся подъемы,
И спуски,
И пляски.
Над ними плывут облака без опаски,
Летят журавли и висят наутинки
Ботинки, ботинки, ботинки, ботинки.
ЭДУАРДАС МЕЖЕЛАЙТИС (1919 — 1997)
ПЕПЕЛ (пер. М.Алигер)
Эта рыжая пыль под ногами, щебенка
Из костей, — не осколки ль, покрытые ржой?
Это, может быть, резвые ножки ребенка,
Что за белою бабочкой гнался межой.
Иль ручки,- дитя ими тянется к маме,
Обнимая за шею, ласкается к ней.
Или был этот щебень большими руками,
Что с любовью к груди прижимали детей.
Этот пепел, который разносится с ветром,
Был глазами, смеялся и плакал порой,
Был губами, улыбкою, музыкой, светом,
Поцелуями был этот пепел седой.
Был сердцами, тревогою, радостью, мукой,
Был мозгами, сплетеньем извилин живых,
Словно жизнь до конца, словно буква за буквой,
Точно белым по черному писано в них.
Эти волосы — локоны, косы и прядки,
Что навалены мертвой косматой горой,
Кто-нибудь расплетал и взволновано гладил,
И сухими губами касался порой.
Чистый трепет сердец, вдохновенные речи,
Золотые надежды, сияние глаз.
Крематориев страшных горящие печи.
Пепел. Пепел. Лишь пепел остался от вас.
Пролетая над проволокою колючей,
Птица мягко касается краем крыла
Дикой розы, на диво багровой и жгучей,
Что на этой кровавой земле расцвела.
Боль, которой еще мое сердце не знало,
Превратилась в колючий, соленый комок.
И, как пуля, в гортани навеки застряла,
Чтоб дышать я не мог и забыть я не мог.
Я тяжелый невиданный глаз поднимаю
И от неба его не могу отвести,
Всем своим существом к человеку взываю,
Человеческий пепел сжимая в горсти.
ДЕБОРА ВААРАНДИ (1916 — 2007)
О, ЕСЛИ Б ОЖИВАЛИ ГРЁЗЫ (пер. А. Ахматовой)
О, если б оживали грезы,
то пробудилась бы, взлетела
та бабочка с доски барака,
та бабочка.
Ребенок рисовал ее по-детски —
широкие узорчатые крылья,
лицо же — человека :
два выпуклых и черных глаза,
и нос, и рот.
"Я ни одной не видел бабочки,
не залетают в лагерь бабочки. "
Ты — лишь былинка, над твоим страданьем
беспомощно поэзия витает,
словами передать ее не в силах!
Но все ж и в нем поэзия — в рисунке,
твоя душа крылата,
и, воспарив над гибелью и скверной,
она живет поныне,
глядят ее глаза на нас с печалью.
Когда умолкнет гул войны навеки,
то оживет, очнется для полета
та бабочка со стороны барака
и тихо улетит в забвенье.
Все тайные безмолвные печали,
как реки, убегающие в море,
раз навсегда уж выплакаться смогут
и тихо уплывут в забвенье,
когда умолкнет гул войны
навеки!
А.Галич "Кадиш" (отрывки)
Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею мольться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги.
Уходят из Варшавы поезда,
И скоро наш черед, как ни крути,
Ну, что ж, гори, гори, моя звезда,
Моя шестиконечная звезда,
Гори на рукаве и на груди!
Окликнет эхо давним прозвищем,
И ляжет снег покровом пряничным,
Когда я снова стану маленьким,
А мир опять большим и праздничным,
Когда я снова стану облаком,
Когда я снова стану зябликом,
Когда я снова стану маленьким
И снег опять запахнет яблоком,
Меня снесут с крылечка, сонного,
И я проснусь от скрипа санного,
Когда я снова стану маленьким,
И мир чудес открою заново.
Звезда в окне и на груди звезда,
И не поймешь, которая ясней,
А я устал, и, верно, неспроста
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И я прощаюсь с памятью моей.
ПЕСЕНКА ДЕВОЧКИ НАТИ ПРО КОРАБЛИК
Я кораблик клеила
Из цветной бумаги,
Из коры и клевера,
С клевером на флаге.
Он зеленый, розовый,
Он в смолистых каплях,
Клеверный, березовый,
Славный мой кораблик,
славный мой кораблик.
А когда забулькают
Ручейки весенние,
Дальнею дорогою,
Синевой морской
Поплывет кораблик мой
К острову Спасения,
Где ни войн, ни выстрелов, —
Солнце и покой.
Я кораблик ладила,
Пела, словно зяблик,
Зря я время тратила —
Сгинул мой кораблик.
Не в грозовом отблеске,
В буре, урагане —
Попросту при обыске
Смяли сапогами,
Смяли сапогами.
Но когда забулькают
Ручейки весенние,
В облаках приветственно
Протрубит журавль,
К солнечному берегу,
К острову Спасения
Чей-то обязательно
Доплывет корабль!
Бухенвальдский набат
Слова: А. Соболев
Музыка: В. Мурадели
Люди мира, на минуту
встаньте!
Слушайте, слушайте:
гудит со всех сторон
Это раздаётся в
Бухенвальде
Колокольный звон,
колокольный звон.
Это возродилась и
окрепла
В медном гуле праведная
кровь.
Это жертвы ожили из
пепла
И восстали вновь,
И восстали вновь.
И восстали,
И восстали,
И восстали вновь!
Сотни тысяч заживо
сожжённых
Строятся, строятся
В шеренги к ряду ряд.
Интернациональные
колонны
С нами говорят, с нами
говорят.
Слышите громовые
раскаты?
Это не гроза, не ураган.
Это, вихрем атомным
объятый,
Стонет океан, Тихий океан.
Это стонет,
Это стонет,
Тихий океан.
Люди мира, на минуту
встаньте!
Слушайте, слушайте:
гудит со всех сторон
Это раздаётся в
Бухенвальде
Колокольный звон,
колокольный звон.
Звон плывёт, плывёт над
всей землёю,
И гудит взволнованный
эфир:
Люди мира, будьте зорче
втрое,
Берегите мир, берегите
мир!
Берегите,
Берегите,
Берегите мир!
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!" —
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход.
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!
ЗОЛА
Я был остывшею золой
Без мысли,облика и речи,
Но вышел я на путь земной
Из чрева матери — из печи.
Ещё и жизни не поняв
И прежней смерти не оплакав,
Я шёл среди баварских трав
И обезлюдевших бараков.
Неспешно в сумерках текли
"Фольксвагены" и "мерседесы"
А я шептал:"Меня сожгли.
Как мне добраться до Одессы?"
Звезда Давида
Не носи в душе обиду,
Проигравших пожалей.
На груди — звезда Давида,
Шесть вершин как шесть путей.
Белой птицей синагога
В море шашек и папах.
К ней всегда вела дорога
Мимо виселиц и плах.
Пахнет порохом могила,
И скрипач с тоской в очах
Заиграл "Хава Нагила"
Под ухмылку палача.
На костях помечен жребий.
Кости брошены, и вот —
Здесь твоя молитва, ребе.
Дальше — путь на эшафот.
И протянуться в изгнанье
Две кровавые черты,
И погромщики в закланье
Будут жечь твои кресты.
Нам не ждать небесной манны,
Бог, грехи мои прости!
Путь к земле обетованной —
Самый верный из шести.
В кровь ступни…
И наши души
Вновь сжигают на костре.
Что им стоит храм разрушить,
Нашим братьям во Христе!
Вновь проглочена обида
И запита не водой.
Ты сияй, звезда Давида,
Путеводную звездой.
Холокост
Анатолий Зусман
Бродят тучи над планетой,
Словно пленники в неволе.
В душном воздухе, прогретом,
Слышатся мне звуки боли.
Это души Холокоста,
Чьи разбросанные кости,
Что остались без погоста,
Стонут, просятся к нам в гости.
Просят, чтобы их согрели,
И обмыли, и одели,
И земле родной предали,
И молитву прошептали.
А в просторах неба где-то
Тихо бродят тени гетто,
Словно звездочки на небе,
Только нету с ними ребе.
Тихо, буднично и просто,
Бродят души Холокоста.
4)И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой.
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей.
3)— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо.
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас
вздохнешь ты вольно
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.
2)Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг, —
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной,
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины.
.
Она Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
Варварство
Муса Джалиль
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных. Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня.
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз.
__________________________
ПАМЯТИ ЖЕРТВ ХОЛОКОСТА
__________________________
Помним, скорбим с Вами!
Вечная память погибшим
и замученных в концлагерях фашизма.
БАБИЙ ЯР
Я сегодня на одежду пришиваю
Жёлтую звезду шестиконечную,
Я сегодня тоже умираю,
Там в Яру под ливнями картечи.
Под последний фрейлехс скрипок боли
Стон-молитва та, что от Исхода.
Я сегодня истекаю кровью
В общей яме со своим народом.
Киев. Осень. Бабий Яр. Менора.
Врата слёз всегда открыты прошлым.
Стон-молитва языком из Торы
И молчание-боль на мамэлошен.
Звучит красиво — Бухенвальд,
Гора и дол покрыты лесом,
Но что же мне туманит взгляд?
В глазах — кровавая завеса.
Здесь восемь лет витала смерть,
На рубищах — сплошные клейма,
И невозможно разглядеть,
Что там, внизу — волшебный Веймар.
Там — Гете "Фауста" писал,
Здесь — пламя смерти бушевало
Там — "Люди гибнут за металл",
Здесь — люди гибнут от металла.
Там — Виланд, Шиллер, Гердер, Бах,
Там — Кранах, сказочен и ярок.
Здесь — пулеметы на столбах
И пасти лютые овчарок.
Там — жил великий Ференц Лист,
Воспевший музыкой свободу.
Здесь — бьют кувалдой в ржавый лист,
Людей сгоняя на работу.
Там — грациозный Бельведер,
Там — дух искусств здоров и пылок.
А здесь — фашистский офицер
С ухмылкой целится в затылок.
Там — Музы вышли на парад,
Здесь — всюду смерти изваянье.
Звучит красиво — Бухенвальд?!
Какое жуткое названье
Марк Луцкий
Письмо Б-гу или еврейские «Иовы»
Варшавского гетто, рядом с грудой камней ичеловеческими останками, в бутылке из-под керосина было найдено письмо.Оно было написано евреем в последние часы его жизни в охваченномпламенем гетто:
Варшава,23 Нисан 5703 Я, Йоссель Раковер из Тернополя,потомок святых и праведных предков, пишу эти строки, когда Варшавскоегетто горит. Дом, в котором я пишу, является одним из последних домов,ещё не охваченных пламенем. Уже несколько часов ведётся страшныйартиллерийский обстрел гетто, и стены вокруг меня рушатся, какспичечные коробки. Пройдёт ещё немного времени, и дом,в котором янахожусь, подобно другим домам гетто, станет могилой для егообитателей. Мне сорок лет, и когда я оглядываюсь на прожитые годы, ямогу с уверенностью сказать – если человеку позволено быть уверенным всебе, – что я прожил честную жизнь. После всего,что я перенёс, было быневерно утверждать, что мои взаимоотношения с Б-гом не изменились.Однако я могу уверенностью сказать: я горжусь, что я – еврей, потомучто евреем быть очень трудно. Я думаю, что быть евреем – это значитбыть борцом, неизменно плыть против течения, то есть, выступать противразвращения и людского зла. Еврей – это герой, это мученик. Вероятно,вы скажите, что сегодня речь идёт не о возмездии и наказании, а, таксказать, о сокрытии Твоего присутствия, и это объясняет тот факт, чтолюди отданы во власть зла. Но Боже, я задаю тебе один вопрос, сжигающийменя: что ещё должно случиться с детьми Израиля, чтобы Ты явился к намвновь? Я чувствую, что должен говорить с Тобой откровенно. Теперь, вовремя бесконечных страданий, унижений и оскорблений, больше, чем влюбой другой период нашей истории, мы, кого попирают ногами как сбродсжигают заживо, унижают и оскорбляют, уничтожают миллионами, мы вправезнать: как долго ты можешь быть таким терпеливым? Я говорю это Тебе,потому что верю в Тебя больше, чем когда бы то ни было. Теперь я знаю,что Ты – мой Б-г. Вероятно,Ты не можешь быть их Б-гом, потому что ихстрашные дела демонстрируют их ужасающее безбожие. Если те, ктоненавидит меня и убивает меня, являются тёмными и злыми людьми, значит,я должен быть одним из тех, кто переносит Твой свет и доброту надругих. Смерть уже не может ждать. Я должен заканчивать. Стрельбазатихает. Последние героические защитники падают один за одним. Великаяи прекрасная Варшава, богобоязненный город, еврейская Варшава умирает.Солнце садится, и я благодарю Б-га за то, что никогда не увижу егоснова. Из окна я вижу небо, красное как кровавый столб. Скоро я буду смоей женой и детьми и миллионами погибших, я буду в мире, где царитдобро, где нет никаких сомнений и высшая власть принадлежит Б-гу. Яумираю спокойным, но не умиротворённым, потерпевшим крушение, но неотчаявшимся. Я умираю с верой в Б-га. Я следовал за Ним, даже когда Онотдалил меня от Себя. Я соблюдал мицвойс, даже если меня наказывали заэто.
Я любил Его, даже когда Он опустил меня на самую низшую ступень,на которой мы стали объектом издеваетельств и насмешек со стороныдругих народов.
Мой Ребе любил рассказывать историю о еврее, бежавшемот испанской инквизиции. В маленькой лодке он наконец приблизился кскалистому острову. Море штормило, погода была ненастная. Ударом молнииубило жену еврея. Огромная волна унесла его ребёнка в море. Один голыйи босый, испуганный, он достиг острова. Собрав последние силы, еврейобратил глаза к небу и сказал: «Боже Всемогущий, я спасся, чтобывыполнить Твои заповеди и освятить Твоё имя. Однако ты делаешь многое,чтобы заставить меня отказаться от моей веры. Если Ты думаешь, что Тебеудастся сбить меня с праведного пути, то я заявляю Тебе, мой Б-г и Б-гмоих отцов, что этого не случится. Ты можешь уничтожить меня. Ты можешьизнурить меня до смерти. Я буду всегда верить в Тебя. Я останусь еврееми ничто в мире не заставит меня измениться.» Итак, это мои последниеслова. Ничто не изменится. Ты сделал всё, чтобы я отказался от тебя,чтобы я не верил в Тебя. Но я умираю так, как жил – с непоколебимойверой в Тебя. Шма Исроэль Адоной Элоэйну, Адоной эход!
Мой Ребе любил рассказывать историю о еврее, бежавшемот испанской инквизиции. В маленькой лодке он наконец приблизился кскалистому острову. Море штормило, погода была ненастная. Ударом молнииубило жену еврея. Огромная волна унесла его ребёнка в море. Один голыйи босый, испуганный, он достиг острова. Собрав последние силы, еврейобратил глаза к небу и сказал: «Боже Всемогущий, я спасся, чтобывыполнить Твои заповеди и освятить Твоё имя. Однако ты делаешь многое,чтобы заставить меня отказаться от моей веры. Если Ты думаешь, что Тебеудастся сбить меня с праведного пути, то я заявляю Тебе, мой Б-г и Б-гмоих отцов, что этого не случится. Ты можешь уничтожить меня. Ты можешьизнурить меня до смерти. Я буду всегда верить в Тебя. Я останусь еврееми ничто в мире не заставит меня измениться.» Итак, это мои последниеслова. Ничто не изменится. Ты сделал всё, чтобы я отказался от тебя,чтобы я не верил в Тебя. Но я умираю так, как жил – с непоколебимойверой в Тебя. Шма Исроэль Адоной Элоэйну, Адоной эход!Мой Ребе любил рассказывать историю о еврее, бежавшемот испанской инквизиции. В маленькой лодке он наконец приблизился кскалистому острову. Море штормило, погода была ненастная. Ударом молнииубило жену еврея. Огромная волна унесла его ребёнка в море. Один голыйи босый, испуганный, он достиг острова. Собрав последние силы, еврейобратил глаза к небу и сказал: «Боже Всемогущий, я спасся, чтобывыполнить Твои заповеди и освятить Твоё имя. Однако ты делаешь многое,чтобы заставить меня отказаться от моей веры. Если Ты думаешь, что Тебеудастся сбить меня с праведного пути, то я заявляю Тебе, мой Б-г и Б-гмоих отцов, что этого не случится. Ты можешь уничтожить меня. Ты можешьизнурить меня до смерти. Я буду всегда верить в Тебя. Я останусь еврееми ничто в мире не заставит меня измениться.»
