Завершился конкурс стихов о поэтах и поэзии, состоявшийся на странице «Поэты Урала». По итогам этого конкурса составлена подборка из одиннадцати произведений, получивших наиболее высокие оценки. Эти стихи мы предлагаем вашему вниманию.
Полностью итоги конкурса – http://www.stihi.ru/2012/05/05/8735
Условия состоявшегося конкурса — http://www.stihi.ru/2012/03/07/9225
Василий Толстоус
Юлии Друниной и Алексею Каплеру —
http://www.stihi.ru/2010/05/10/7678
У любви заветная где-то всё же есть
бесконечно добрая тропка по судьбе,
ведь не зря влюблённому сердцу предпочесть
Бог даёт такое же, верное, с небес…
Любит Бог за ясные лучики в глазах,
словно блики тёплые в утренней росе,
только эти лучики смогут рассказать,
что теперь у Юлии — ангел Алексей,
что по жизни любящим весело идти,
а стихи у Юлии будут лишь о нём,
и когда закончатся лёгкие пути, –
на нелёгких сладится выдюжить вдвоём.
. Всё, увы, кончается, как бы ни хотел,
вышита крестами отёсанными гладь.
Место, где назначено отдохнуть от дел,
нам при жизни этой не велено узнать.
Цепь скрипит железная, холоден гранит.
Старый Крым – не рощица в средней полосе,
но он так же преданно, бережно хранит
вечный дом, где Юлию встретил – Алексей…
Александр Кожейкин
Поэт и Смерть —
http://www.stihi.ru/2006/11/06-1749
1
Судьба умеет точно бить под дых,
загадкой отвечая на загадку.
Смерть снова выбирает молодых
и даже тех, кто в маленьких кроватках.
Живому — жить! Как стража на посту,
поэт забыл покой и постоянство.
Десятки застучат клавиатур,
сужая виртуальное пространство
на стих его, что был рождён в тиши
мечтой извечной с мельницей бороться,
но кто заметит отблески души,
как звёздочки на самом дне колодца?
Толпятся строки на краю стола
и бьются словно птицы об решётку.
Старуха в белом … стороной прошла,
прошамкав: «погляди какой, … ужотко»
2
Поэт бы выпил с ней на посошок,
но отвлекли рассерженные лица,
камней на свете много, и в висок
попасть гораздо легче, чем родиться.
Что выбрать мне: два сломанных крыла,
четыре колеса, перо жар-птицы?
Ты слышишь: бьют кривые зеркала,
а значит, есть надежда исцелиться.
Он выбрал, не сказав, что выбрать мне …
Предположу, тоску макая в пиво,
что только в нарисованной стране
быть можно и весёлым, и счастливым .
Туда он держит путь: отсель – досель!
А здесь завалы бренного, земного,
срывает крыши вихрь, и пуля цель
находит каждый день без выходного.
Александр Кожейкин
Александру Пушкину 6 июня 2007 года —
http://www.stihi.ru/2007/06/06-905
Я в стихах то с тобой, то с теми,
кто судьбе дарит шанс нарочно,
иногда обгоняю время,
но потом увязаю в прошлом.
То страдаю от страсти пылкой,
то с собою веду беседу,
запечатав письмо в бутылку,
отправляю, как Ванька деду.
Среди сосен искать мессию,
словно шарить рукой в проводке.
На задворках страны России
мрут певцы от тоски и водки.
Может быть, здесь поэт не нужен –
настоящих осталось мало.
Воспалённые тонут души
в леденящей воде канала.
Многих боль и любовь не гложет,
я таких, как и ты, жалею,
Прочитаю: «… любил … быть может …»
Я сегодня тобой болею.
Михаил Драчев
Памяти Б. Баркаса —
http://www.stihi.ru/2008/10/03/683
Играет красками, искрится карнавал,
Чередование заката и рассвета…
А я ищу вокруг ненужные ответы,
Зачем пишу теперь о том, кого не знал,
Как человека, брата, друга и поэта.
Ложатся вязью вереницы скорбных строк
На белом мраморе исчерканной страницы.
Быть может, следует давно остановиться,
Не доплетать последний траурный венок,
Пусть сердце словом недосказанным томится?
Слепые пряхи оборвали нить судьбы,
Погасла искорка, рожденная вселенной.
Ушел талант, покинул замкнутые стены…
Но не нарушилось движение толпы,
Благоухающей миазмами и тленом.
Совсем не просто в этой жизни быть собой,
А он не мог ходить, как все, парадным строем.
Вот только мир был прогибаться не настроен.
Звенели нервы перетянутой струной,
В противовес давно сложившимся устоям.
Лишь иногда, забыв о скопищах людских,
Где любопытные заглядывают в душу,
Где не умеют даже чувствовать и слушать,
И каждый пятый пьет до гробовой доски,
Поэт стремился равновесие нарушить.
И он безумствовал, бросая серебро
Кому попало, хоть вокзальным побирушкам,
На все грехи готовым просто, за полушку.
Как щедрый Крез, дарил душевное тепло,
Читал стихи свои неопытным девчушкам.
А гобелен из сотни тысяч дивных слов
Трепало ветром, словно флаг над крышей дома.
Но тело в треммере похмельного синдрома
Могло найти в ответ лишь плотскую любовь,
Полет души меняя просто на фантома.
И вот, все чаще призрак щерился во мглу,
То пропадая, то опять являясь миру.
Его притягивала золотая лира,
Уже давным-давно стоящая в углу,
На положении заветного кумира.
Судить поэта? Я бы точно не рискнул.
Ведь каждый сам перед Создателем в ответе.
Его звезда уже погасла на рассвете.
Лишь яркий след на небе росчерком мелькнул,
А в макрокосмосе промчался звездный ветер.
Борис Поляков 2
Я собственных планов люблю громадьё —
http://stihi.ru/2010/07/31/4988
Как ныне сбираюсь я, Бэ Поляков,
в глубинку, в деревню – на месяц:
там нет ни жены, ни друзей, ни врагов,
там с Музой-красоткою вместе
мы будем бродить по дремучим лесам,
питаясь брусникой с груздями,
внимать шуму сосен и птиц голосам –
и добрыми станем друзьями
и соснам, и птицам, и травам в цвету,
и матушке-реченьке Волге,
и эту живую (пока?) красоту
в сердцах сохраним мы надолго.
И, всласть нагулявшись, в грядущей ночи,
от ужина и до рассвета
в безумном экстазе мы будем строчить
баллады, канцоны, сонеты!
Я собственных планов люблю громадьё!
Осталась какая-то малость –
дождаться красотки. Что ж нету её?
Куда же она подевалась?
. Прости, мой читатель, но вынужден я
закончить с тобою беседу:
красотка моя обманула меня –
пришла не ко мне, а к соседу…
Азбука жизни дешевле, чем азбука смерти.
Хмурый властитель с ухмылкой откроет начало,
Может, известием в сером казенном конверте,
Альфой предчувствия, бетой ночного вокзала?
Той высоты и той бездны пока не измерить,
Огненный смерч разгулялся на русском раздолье.
В мире есть мифы, но что-то мешает поверить
Ангелам, певшим акафист о счастье без боли.
Игры окончены. Вспомним банальный эпитет:
Грусть и веселье висят на одном коромысле.
У распахнувшейся пропасти можно увидеть
Мелкие звёздочки слов на созвездии мысли.
Идолы новые мнут и марают страницы,
Ломкой душе в этом мире смертельно морозно.
Есть лишь догадка, что двое не могут проститься,
В Вечности встретившись, слушают звонкие звёзды…
Йегрес Вокашу
Рыба —
http://www.stihi.ru/2011/04/23/3998
Легко, спокойно, без надрыва,
На непонятном языке
Свои стихи шептала рыба,
Беспечно лёжа на песке.
В чешуйке каждой солнца лики
Горели ласковым огнём.
Был день обычный… не великий.
Но дело, в общем-то, не в нём…
Над рыбой зло кружили птицы,
Горланя что-то невпопад,
А рыба жмурила ресницы
И затуманивала взгляд.
Она была довольно странной:
В глазах и мудрость и печаль…
И даже в очень дальних странах
Таких вы встретите едва ль.
Её сородичи поодаль
В глубоководной тишине
Глубокомысленно про воду
Вели беседы.
…Знаешь, мне
Знакома ласковость песочка!
Слова бросая в пустоту,
Я день за днём, и строчка в строчку,
Напоминаю рыбу ту…
Евгений Соснин
Поэт —
http://www.stihi.ru/2009/06/21/4526
Он жить стихами обречён,
Он повелитель настроений,
Любви и счастья, бед, стремлений.
Он властью слова облачён.
Ему подвластны все миры,
И пусть полна дорога терний,
Он путь разлук, обид, сомнений
Пройдёт по правилам игры.
Пройдёт по лезвию ножа,
Среди находок, заблуждений,
Среди чужих нелестных мнений,
Туда, куда зовёт душа.
Среди бесцветности толпы,
Среди размытых поколений,
Он открывает мир весенний
И дарит женщинам цветы.
Когда, устав от суеты,
Захочешь ты пройти за двери,
Где мир без злобы и гонений,
Поэт не станет жечь мосты.
Поэт — лишь ключ от красоты.
Йегрес Вокашу
Мозаичник —
http://www.stihi.ru/2011/07/14/2479
Предназначение поэта –
немую девственность листа
разрезать росчерком стилета…
…Пергамент, глина, береста,
мерцанье плазмы монитора,
и одинокий глаз луны,
шуршанье шёлковое –
шторы.
Невнятный шёпот тишины:
«Глаголом жги…»
«Лечить, калечить? –
я озадаченно спросил, –
взвалить хорей и ямб на плечи?»
«Дерзай, на что не жалко сил.
Ох, ямбы, нимбы… будь практичней.
Стихов стихия – ремесло.
Поэт – всего лишь, мозаичник.
Его каменья – россыпь слов.
Народ шлифует их веками
В каменоломне серых дней,
А он берёт за камнем камень,
То посветлей, то потемней. »
…С тех пор с упорством графомана
мощу убогую строку –
тропу к «языческому» храму,
а что осталось чудаку?
Мечтать, выкладывать картины
под небом вечно голубым,
собрать, пытаясь воедино
цветные камешки судьбы.
Свои мозаики раздам я.
Не обессудьте,
всё, что мог…
…Сияет в центре мирозданья
Тот первый камень –
Слово Бог.
Леонид Грибель
Памятнику А.С.Пушкина на ул. Сибирской —
http://www.stihi.ru/2012/03/25/6718
Гуляя, может, от Сенной,
Остановился на брусчатке
Всего на миг, держа перчатки
В своих ладонях за спиной.
В уютном сквере на Сибирской,
Недосягаемый и близкий,
Задумчив взгляд, прекрасен лик —
Великолепен и велик!
Внизу синела Кама, справа.
Вверху – Сибирская застава.
И явью городских основ —
Ряды купеческих домов.
Туманным облаком кружатся
Его герои: поп, старик.
Кто вовсе глуп, а кто велик.
И рифмы на листки ложатся.
Вот так на перекрестке лет
Я вижу Пушкинский портрет.
Являет он воспоминания:
И Пугачевское восстание…
И Русь, восставшая из бед…
И блеск парадных эполет…
И что-то светлое витает
В прозрачном воздухе вокруг.
И дух надежду обретает
Душой, уставшею от мук.
Давно уж здесь асфальт и плитка.
Но вижу, быстрая кибитка
В мерцаньи сумрачного дня
Его уносит от меня…
Владимир Галат
Искрами —
http://stihi.ru/2012/03/16/8694
Марине Цветаевой посвящается.
…И в Белльвю виноградники –
золотисто-зеленые.
Только дни безотрадные
и толпа обозлённая.
…Постижение разума
на скамье пережитого,
от «трехпрудного» — разово,
до «тарусского» — скрытого.
Это исповедь времени —
глубина междустрочия,
постулатами древними –
рубежи многоточия.
…Боже,… что же я делаю? –
тихий возглас отчаянья…
— Да,… аресты умелые,…
чехарда не случайная….
… А в Елабуге жизнь
была жуткая, быстрая.
На двенадцатый день
…осыпалась… искрами.
Читайте русские стихи про поэтов: классики и современные авторы создали труды о собственной профессии. В них можно увидеть интересный взгляд на нее изнутри и обращения к коллегам «по цеху»: иногда сочувственные, иногда резкие, но всегда эмоциональные.
Многообразие стихотворений о поэзии позволяет заключить, что всех творцов наряду с музой посещают и гнетущие чувства: одиночества, собственной несостоятельности или отчаяния от невозможности быть услышанным. Некоторые призывают взять за идеал одно лишь искусство, которое бессмертно и переживет их самих (Брюсов, Фет, Карамзин, Пушкин), а другие считают, что произведения должны быть острыми и злободневными, вскрывать человеческие пороки и обнажать правду (Есенин, Маяковский).
Известно, что поначалу к лирическому дару своего близкого окружающие относятся без серьезности: не считают, что с помощью него можно прославиться, разбогатеть или хотя бы обрести стабильность, уничижительно зовут рифмоплетами. Поэтому из-под пера наделенных талантом людей часто выходят печальные стихи про жизнь поэта и его нелегкую судьбу, в которых авторы признаются, что во имя творчества они готовы быть бессеребренниками.
То ли мед, то ли горькая чаша,
то ли адский огонь, то ли храм…
Все, что было его,— нынче ваше.
Все для вас. Посвящается вам.
Того, кто выжил, мир карает
Перерожденьем естества:
В нем отмирает, выгорает
Все то, чем музыка жива.
Пока кругом не пахнет серой,
Она лепечет свой пароль,
Она живет дурацкой верой
В свою особенную роль,
Еще не ведая, что отзыв —
Больница, желтый дом, тюрьма,
И что она не смысл и воздух,
А крем на торте из дерьма.
Поэту мужества не надо.
Беда нас губит на корню.
Не слышит Божеского лада
Душа, одетая в броню.
Мы различим дыханье ада
В нежнейших майских облаках,
В ночной росе, в цветенье сада,
В бутонах, гроздьях, мотыльках.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти, и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты…
Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь —
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра —
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
боль иссеченной музы твоей —
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О, дай мне, Блок, туманность вещую
и два кренящихся крыла,
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай, Пастернак, смещенье дней,
смущенье веток,
сращенье запахов, теней
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есенин, дай на счастье нежность мне
к березкам и лугам, к зверью и людям
и ко всему другому на земле,
что мы с тобой так беззащитно любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам-потомкам…
Я — поэт, и мой воздух — тоска,
можно ль выжить, о ней не поведав?
Пустомель — что у моря песка,
но как мало у мира поэтов.
Пусть не мед — языками молоть,
на пегасиках ловких проискав
под казенной уздой, но Господь
возвещает устами пророков.
И, томим суетою сует
и как Бога зовя вдохновенье,
я клянусь, что не может поэт
быть ничтожным хотя б на мгновенье.
Соловей за хвалой не блестит.
Улыбнись на бесхитростность птичью.
Надо все-таки выпить за стыд,
и пора приучаться к величью.
Светлый рыцарь и верный пророк,
я пронизан молчанья лучами.
Мне опорою Пушкин и Блок.
Не равняйте меня с рифмачами.
Пусть я ветрен и робок в миру,
телом немощен, в куче бессмыслен,
но, когда я от горя умру,
буду к лику святых сопричислен.
Я — поэт. Этим сказано все.
Я из времени в Вечность отпущен.
Да пройду я босой, как Бас?,
по лугам, стрекозино поющим.
И, как много столетий назад,
просветлев при божественном кличе,
да пройду я, как Данте, сквозь ад
и увижу в раю Беатриче.
И с возлюбленной взмою в зенит,
и от губ отрешенное слово
в воскрешенных сердцах зазвенит
до скончания века земного.
Потери мира и войны,
любая сломанная ветка
в нем вырастают до вины,
его вины — не просто века.
И жизнь своя ему страшна.
Она грешным-грешна подавно.
Любая женщина — вина,
дар без возможности отдарка.
Поэтом вечно движет стыд,
его кидая в необъятность,
и он костьми мосты мостит,
оплачивая неоплатность.
А там, а там, в конце пути,
который есть, куда ни денься,
он скажет: «Господи, прости…» —
на это даже не надеясь.
И дух от плоти отойдет,
и — в пекло, раем не прельщенный,
прощенный господом, да вот
самим собою не прощенный…
Procul este, profani. (Прочь, непосвященные)
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел — а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы все — на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нем не зришь.
Но мрамор сей ведь бог. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Подите прочь — какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; —
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, — полезный труд! —
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Он взят за Тереком отважным казаком
На хладном трупе господина,
И долго он лежал заброшенный потом
В походной лавке армянина.
Теперь родных ножон, избитых на войне,
Лишен героя спутник бедный,
Игрушкой золотой он блещет на стене —
Увы, бесславный и безвредный!
Никто привычною, заботливой рукой
Его не чистит, не ласкает,
И надписи его, молясь перед зарей,
Никто с усердьем не читает…
В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
Твой стих, как божий дух, носился над толпой;
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой,
Во дни торжеств и бед народных.
Но скучен нам простой и гордый твой язык,
Нас тешат блёстки и обманы;
Как ветхая краса, наш ветхий мир привык
Морщины прятать под румяны…
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда, на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей.
И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи.
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
С торжищ житейских, бесцветных и душных,
Видеть так радостно тонкие краски,
В радугах ваших, прозрачно-воздушных,
Неба родного мне чудятся ласки.
Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все – у ночной тишины.
И услыхав полночный бой,
Упившись музыкой железною,
Мы мчимся в пляске круговой
Над раскрывающейся бездною.
Игра кладбищенских огней
Нас манит сказочными чарами,
Везде, где смерть, мы тут же с ней,
Как тени дымные — с пожарами.
И мы, незримые, горим,
И сон чужой тревожим ласками,
И меж неопытных царим
Безумьем, ужасом и сказками.
Тот поэт, врагов кто губит,
Чья родная правда — мать,
Кто людей как братьев любит
И готов за них страдать.
Он все сделает свободно,
Что другие не могли.
Он поэт, поэт народный,
Он поэт родной земли!
