Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.
Анна Ахматова написала эти строчки о Борисе Пастернаке 19 января 1936 г., когда главного прозаического труда его жизни – романа «Доктор Живаго» – еще не было и в помине. Но эти слова о Пастернаке вполне можно отнести и к роману, долгие годы сокрытому от нас.
Перечитывал его несколько раз и все не мог понять, почему Константин Симонов заявил в свое время: «Нельзя давать трибуну Пастернаку!» Не могу понять, почему вслед за Симоновым не давали трибуну Пастернаку и его роману официальные советские власти на протяжении почти сорока лет.
Что антисоветского можно найти в пастернаковской версии революции? Но вот эти строки могли действительно напечатать только в 1988 году, никак не раньше: «Изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали. От крови тошнило, она подступала к горлу и бросалась в голову, ею заплывали глаза». Да, обычно в литературе и в фильмах о гражданской войне зверствовали лишь белые и интервенты, а красные отвечали добротой и милосердием. Но Пастернак – реалист и рассказывает все, как было на самом деле. Особенно показательны в этом отношении 11 и 12 части романа, где рассказывается о пребывании Юрия Андреевича в партизанском отряде. Доктор почти на два года оказался среди красных, вынужден был не только оказывать помощь раненым и больным, но и волей-неволей втягиваться в политический конфликт.
Мне кажется, Пастернаку удалось мастерски показать всю противоречивость характера Живаго, сложность его положения, колебания, на чью сторону встать. Вспомните эпизод, когда герою пришлось нарушить международную конвенцию о Красном Кресте, по которой военные врачи не имеют права вооруженно участвовать в боевых действиях воюющих сторон. Живаго не мог прицельно стрелять в приближающуюся цепь белых, потому что «лица половины казались ему привычными, виденными, знакомыми». Случайно ранив юношу из белой цепи – Сережу Ранцевича – Живаго вместе с фельдшером спасает мальчика. А вскоре, случайно оказавшись свидетелем разговора заговорщиков, собравшихся убить командира партизан, Живаго негодует и спешит предупредить Микулицына. Заговор раскрыли, Ливерия не убрали, а его методы на долгие годы остались в арсенале большевиков. Образ Микулицына мне лично глубоко антипатичен даже по сравнению с Левинсоном из «Разгрома» Фадеева. Левинсон за кражу дынь с крестьянского баштана судил Морозко, а Микулицын сначала распорядился расстрелять самогонщиков, а потом вновь разрешил самогоноварение. Левинсон личным примером учил партизан храбрости, а Микулицын кроме пышной речевой патетики, не знает других методов воспитания партизан.
Во многом можно не соглашаться с авторской трактовкой Живаго. Многих читателей старой закалки покоробит его отношение к женщинам: три жены к концу жизни. Но разве не актуальны сейчас, в наше смутное время, эти строки о любви, которые произносит Лара: «. И почему рушатся семьи, в том числе твоя и моя? Ах, как будто дело в людях, в сходстве и несходстве характеров, в любви и нелюбви. Все производное, налаженное, все относящееся к обиходу, человеческому гнезду и порядку, все это пошло прахом вместе с переворотом всего общества и его переустройства. Все бытовое опрокинуто и разрушено».
Читать «Доктора Живаго» трудно. Это не транспортное чтиво. Лучше всего осилить роман на каникулах, когда ничто и никто не будут мешать думать, ибо он наталкивает на размышления. Размышления о судьбе главного героя. Размышления о себе, читателе, народе, России. Ведь каждый из нас вслед за Борисом Пастернаком и Юрием Живаго согласится со строчками из стихотворения «Гамлет»:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
Вот какие мысли навеял роман «Доктор Живаго». У вас он, возможно, вызовет другие чувства – и это главное, значит, книга нужна сегодняшнему читателю.
