Дудин Стихи О Войне — подборка стихотворений

ЗЕМЛЯНКА
Под снегом был песок и камень.
Не грунт — железный колчедан.
Киркой, лопатой и руками
Мы углубили котлован.

Стесали стенки прямо, ровно,
Досок, соломы нанесли.
Рубили лес, тащили бревна,
На крышу сыпали земли.

И вот окончена работа.
Морозный воздух в грудь вдыхай.
Сотри шинелью капли пота,
Входи, ложись и отдыхай.

Здесь пахнет потом и овчиной,
Землянка вся заселена.
И печь из бочки керосинной
До белизны раскалена.

Я спал на лавке, на кровати,
На сеновале, на траве,
В вагоне тряском, на полатях,
Я жил в гостинице «Москве».

Но здесь, где мрак, где воздух спертый,
Без простыней, без одеял
Я спал так крепко, словно мертвый,
Как никогда еще не спал.
1940

Михаил Дудин. Книга лирики.
Лениград: Художественная литература, 1986.

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ
Путь далек у нас с тобою,
Веселей, солдат, гляди!
Вьется знамя полковое,
Командиры впереди.

Солдаты, в путь, в путь, в путь!
А для тебя, родная,
Есть почта полевая.
Прощай! Труба зовет,
Солдаты — в поход!

Каждый воин, парень бравый,
Смотрит соколом в строю.
Породнились мы со славой,
Славу добыли в бою.

Пусть враги запомнят это:
Не грозим, а говорим.
Мы прошли с тобой полсвета.
Если надо — повторим.

Солдаты, в путь, в путь, в путь!
А для тебя, родная,
Есть почта полевая.
Прощай! Труба зовет,
Солдаты — в поход!
1954

Михаил Дудин. Стихи.
Россия — Родина моя. Библиотечка
русской советской поэзии в пятидесяти книжках.
Москва: Художественная литература, 1967.

СОЛОВЬИ
О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.
Тристапятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы.
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута — задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье — перекосит рот
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника!

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой.
А соловей свистит. Ему в ответ
Еще — второй, еще — четвертый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: "Ребята, напишите Поле —
У нас сегодня пели соловьи".

И сразу канул в омут тишины
Тристяпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: "Ребята, дайте знать Ирине —
У нас сегодня пели соловьи".

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем
У той поджигородовской березы
Ты всмотришься в зеленый водоем.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
1942

Михаил Дудин. Книга лирики.
Лениград: Художественная литература, 1986.

В моей душе живут два крика
И душу мне на части рвут.
Я встретил день войны великой
На полуострове Гангут.

Я жил в редакции под башней
И слушать каждый день привык
Непрекращающийся, страшный
Войны грохочущий язык.

Но под безумие тротила,
Сшибающего наповал,
Ко мне поэзия сходила
В покрытый плесенью подвал.

Я убегал за ней по следу,
Ее душой горяч и смел.
Ее глазами зрел Победу
И пел об этом, как умел.

Она вселяла веру в душу
И выводила из огня.
Война, каменья оглоушив,
Не оглоушила меня.

И я запомнил, как дрожала
Земля тревогою иной.
В подвале женщина рожала
И надрывалась за стеной.

Сквозь свист бризантного снаряда
Я уловил в какой-то миг
В огне, в войне, с войною рядом
Крик человека, первый крик.

Он был сильнее всех орудий,
Как будто камни и вода,
Как будто все земные люди
Его услышали тогда.

Он рос, как в чистом поле колос.
Он был, как белый свет, велик,
Тот, беззащитный, слабый голос,
Тот вечной жизни первый крик.

Года идут, и ветер дует
По-новому из-за морей.
А он живет, а он ликует
В душе моей, в судьбе моей.

Его я слышу в новом гуде
И сам кричу в туман и снег:
— Внимание, земные люди!
Сейчас родился Человек!
1959

НАШИ ПЕСНИ СПЕТЫ НА ВОЙНЕ
Седина отсчитывает даты,
И сквозит тревогою уют.
В одиночку старые солдаты
Песни позабытые поют.

Может, так, а может, к непогоде
Ноют раны у седых солдат.
Песни тоже вроде бы не в моде,
Вроде устарели, говорят.

Может быть, и мы и песни стары.
Высохла кровавая роса.
Новое под перебор гитары
Новые выводят голоса.

Легкие и свежие. Обиде
Не копиться, не кипеть во мне.
Наши песни спеты в лучшем виде,
Наши песни спеты на войне.

Там, где переходы и завалы,
Рваная колючка на столбах,
Умирали наши запевалы
С недопетой песней на губах.

С недопетой песней умирали,
Улыбаясь солнцу и весне.
И ко мне из неоглядной дали
Песня выплывает в полусне.

Песне что — звенеть на вольной воле,
До звезды вытягивая нить.
Только мне какой-то смутной боли,
Что ни делай, не угомонить.

И не надо! Ты меня не трогай.
У Победы тоже боль своя.
А тебе своей идти дорогой
И с девчонкой слушать соловья.

Он поет. Вовсю поет в подлеске.
Ночь тиха. Вселенная глуха.
Над ручьем пушистые подвески
Осыпает старая ольха.

Звезды затихают в хороводе,
Соловьи выводят соловьят.
Может, так, а может, к непогоде
Нынче ноют раны у солдат.
1964

ВДОГОНКУ УПЛЫВАЮЩЕЙ ПО НЕВЕ ЛЬДИНЕ
Был год сорок второй,
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна —
Ей было горя мало
До этих бед.

Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
Под голубой Литейного пролет,
Размеренно раскачивая латы,
Шел по Неве с Дороги жизни лед.

И где-то там
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине —
Отчетливо
Подобие креста.

А льдинка подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой
На окаянном «Невском пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузном пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.

. По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.

Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.

. Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.

Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Все плыл и плыл в неведомые дали,
Как тихий стон
Сквозь материнский сон.

Землятресенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.

Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечеству плыву.
1966, Москва

Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.

Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замерз в метель.

. По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывет его хрустальная постель.

Плывет под блеском всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.

. Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.

И НЕТ БЕЗЫМЯННЫХ СОЛДАТ
Гремят над землею раскаты.
Идет за раскатом раскат.
Лежат под землею солдаты.
И нет безымянных солдат.

Солдаты в окопах шалели
И падали в смертном бою,
Но жизни своей не жалели
За горькую землю свою.

В родимую землю зарыты,
Там самые храбрые спят.
Глаза их Победой закрыты,
Их подвиг прекрасен и свят.

Зарница вечерняя меркнет.
В казарме стоит тишина.
Солдат по вечерней поверке
В лицо узнает старшина.

У каждого личное имя,
Какое с рожденья дают.
Равняясь незримо с живыми,
Погибшие рядом встают.

Одна у нас в жизни Присяга,
И Родина тоже одна.
Солдатского сердца отвага
И верность любви отдана.

Летят из далекого края,
Как ласточки, письма любви.
Ты вспомни меня, дорогая,
Ты имя мое назови.

Играют горнисты тревогу.
Тревогу горнисты трубят.
Уходят солдаты в дорогу.
И нет безымянных солдат.
1969

О ЧЕМ НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ
Лежала женщина. Лежала
В снегу на взятой высоте.
Торчала рукоять кинжала
В ее округлом животе.

Мела метель под Старой Руссой
Вдоль укрепленной полосы
И шевелила космы русой,
В морозном инее косы.

Лежала женщина. Лежала
У бездны бреда на краю.
И мертвой мукою рожала
Живую ненависть мою.
1967

Михаил Дудин. Книга лирики.
Лениград: Художественная литература, 1986.

Михаил Дудин (1916 – 1993)

Цитируется по: Дудин М. Всё с этим городом навек…:Ленинградская книга. – Л.: Лениздат, 1985. – 703 с.

СОЛОВЬИ

О мёртвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И всё-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.

Трёхсотпятидесятый день войны.
Ещё рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулемёты…
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулемётной роты.

Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошёл с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защёлку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всём забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы ещё едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тёк песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Ещё минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Ещё мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика,—
Но успокойся, посмотри: цветёт,
Цветёт на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Ещё — второй, ещё — четвёртый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжёлым, громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни вёрст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Да, это жизнь. Её живые звенья,
Её крутой, бурлящий водоём.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своём.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины
Трёхсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил.
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлёбываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слёзы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём
У той поджигородовской берёзы
Ты всмотришься в зелёный водоём.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мёртвых мы поговорим потом.

По непозабываемым приметам
Я узнаю: вот здесь жила она.
Она меня увидит из окна
И выбежит, как позапрошлым летом.

Ограда. Сад. Сирень исходит цветом.
Фугасной бомбой снесена стена.
Мне уши разрывает тишина,
Мне каждый камень говорит об этом.

Звенят стрижи над купой старых вётел,
Ты не придёшь, как позапрошлый раз.
Наш ясный мир был радостен и светел.

Глухая буря ожидала нас.
Сгорело сердце, и остался пепел,
Тоска сухих, оледенелых глаз.

НАС ОЖИДАЕТ НОВЫЙ БОЙ

Вот это поле в рытвинах и ямах
И оглушительная тишина.
Сорви пилотку с головы упрямой,
Друзей своих припомни имена.

Здесь наша дружба крепкая, надолго,
Навек соединившая сердца.
Здесь что-то выше верности и долга,
Самопожертвованья до конца.

Во имя нашей Родины, во имя
Великой жизни шли они на смерть.
Сравни её, поставь её с другими,
Попробуй оцени её, измерь.

Ты бился рядом. Ты, конечно, вправе
Быть гордым и друзьями и собой,
Но не сегодня говорить о славе,—
Нас завтра новый ожидает бой.

Война для нас единое призванье.
Нам в руки судьбы Родины даны.
Вложи всю силу, всё своё дерзанье
В отчаянное ремесло войны.

Ты поклонись перед могилой этой
И памяти друзей не омрачи.
…Взлетела в небо красная ракета.
Прожектора скрестились, как мечи.

Октябрь. И ночью, нарастая,
Совсем не летняя, не та,
Ползёт осенняя, густая,
Обманчивая темнота.

Дожди — как обмороки. Слякоть.
Промозглая, сырая мгла.
Нас ждут. О нас устали плакать.
Нас ждут, как света и тепла.

Нас ждут. Всем сердцем верят просто,
Что мы придём, что близок час.
Нас ждут и Новгород и Остров,
В Смоленске ожидают нас.

И, старенький платок кусая,
Упрямо глядя на восток,
Ждёт молча девочка босая
На перекрёстке трёх дорог.

Нас ждут любимые и жены,
В товарный загнаны вагон.
Соединяются вагоны,
И трогается эшелон.

Нас в приступе горячей веры
Земля в золе зовёт сама.
Встаёт над ней туманом серым,
Тяжёлым пологом зима.

Вперёд! Пути иного нету.
Пути к грядущему ясны.
Идите, вестники рассвета,
Завоеватели весны!

АЛЕКСАНДР КОСТРУБО

Два взрыва слева. Восемь справа.
Столбы земли. Столбы огня.
Горят деревья. Никнут травы,
И глухо ухает броня.

А он врывается, неистов,
Через траншеи и кусты,
Ошеломляюще и быстро
Передовые смяв посты.

Вперёд, в пробитые пролёты,
Настойчив и неукротим.
И части приданной пехоты
Сквозь грохот движутся за ним.

Гремит «ура». Рубеж за нами,
Враги бегут. И вновь уже
Фигурка крепкая сквозь пламя
Зовёт на новом рубеже.

Враги отходят, пятясь, пятясь,
За новый ров, за косогор.
Ещё стремительнее натиск,
Ещё стремительней напор.

Земля в клочки, и крови сгустки.
Чадит пороховой угар.
Вот это наш! Вот это русский
Ошеломляющий удар!

Ещё дымится поле брани.
Входя, пошатываясь, в штаб,
Он понял, видимо, что ранен,
Что удивительно ослаб.

От боли стискивая зубы,
Он у стола штабного встал.
— Умеешь воевать, Кострубо! —
Сказал навстречу генерал.

Январь пришёл, и снова в спину
Метёт косматая пурга,
Седую русскую равнину,
Как в шубу, кутает в снега.

Ночь. Тишина. Крутая стужа.
И над родною стороной
Ещё висит немецкий ужас
И ставит волосы копной.

Пожары гаснут на рассвете,
Земля бесправна и бела,
На виселицах тихий ветер
Качает стылые тела.

Вглядись — и ты узнаешь брата.
Ещё вглядись — узнаешь мать.
Приходит грозная расплата,
Мы долго ждали. Хватит ждать!

НА БОЙ!

Во имя Родины и долга —
На бой! Сегодня наш черёд!
Мы ждали молча, ждали долго,
И слово сказано — вперёд!

Вперёд! Налево и направо
Метёт свинцовая пурга,
И через лёд за переправу
Пехота рвётся на врага.

Вперёд! И, мужество утроив,
Сквозь гром и грохот огневой
Идут орлы, идут герои
Несокрушимою стеной.

Пусть ветер свищет, хлещет вьюга,
В дыму и гари синева.
Вслед за победной вестью с Юга
Встаёт военная Нева.

И, как всегда, у Ленинграда
Простое, строгое лицо.
Вперёд, орлы! Ломай блокаду,
Её железное кольцо.

Для трижды ненавистного врага,
С какой бы он сюда ни рвался силой,
С времён Петра вот эти берега
Холодной раскрываются могилой.

Пусть время мчится и гудит в ушах,
И крошится кремневая порода.
По-прежнему тяжёл упругий шаг
Воинственного русского народа!

Сквозь смерть и голод, через дым и гром,
Сквозь розовое медленное пламя,
Над проклятым, поверженным врагом
Мы пронесли солдатской славы знамя.

России сын, столицы первый брат,
Перетерпевший все земные муки,
По-прежнему сегодня Ленинград
Свободные протягивает руки.

Мы вглядывались молча в синеву,
Суровому дивясь великолепью.
Мы хлынули в упор через Неву.
За Ленинград! И с ходу, цепь за цепью,
Пуская в дело крючья и багры,
Через колючку дьявольской работы,
Сквозь рытвины, воронки и бугры,
Сквозь брустверы мы хлынули на дзоты.
В дыму, в пыли мы видели лицо,
Мы голос слышали, что вечно неизменен.
И разлетелось вдребезги кольцо,
Блокада разворочена…
И Ленин
Встаёт перед глазами вдалеке,
Где облака по-северному седы.
Как у вокзала на броневике,
Зовёт вперёд на новые победы.

ГЕРОЯМ

Я славлю вас, в дыму и громе стали
За родину встающих как гора,
Стремительных и яростных баталий,
Атак и наступлений мастера.

Я вспоминаю: ночь была свинцова
И день пришёл, как ночь тяжёл и хмур,
Я вижу вновь солдата Молодцова,
Заткнувшего глазницы амбразур.

На пулемёт без трепета и крика
Он навалился. И — задохся враг.
Проходит с боем командир Заика
Сквозь семь остервенелых контратак.

И вижу я, как, надвигаясь снова,
Косит и мнёт врагов наверняка
Огонь из автомата Пирогова,
Неумолимый танк Осатюка.

Бей по фашисту! Не жалей патронов!
Пусть падает на землю и хрипит.
И славный ас Василий Харитонов
Двадцатый добивает «мессершмитт».

Туман и дым. Чертовская погодка.
Снег почернел, осыпался, обмяк.
И вот идёт, я вижу по походке,
Мой командир — товарищ Симоняк.

Он с нами был. И мы как сталь стояли.
Он звал вперёд. Мы выбились туда.
Мы никогда нигде не отступали
И, верю, не отступим никогда.

Метут снега… И ходят тучи рваны.
Земля гудит в пороховой пыли.
Я славлю вас, солдаты-ветераны,
Богатыри своей родной земли!

ШТУРМОВИКИ

Ходят пыльные вихри на бронзовом аэродроме.
Глохнет воздух промозглый от рёва, летящего прочь.
Небо в розовых молниях, в белых разрывах и громе,
И тяжёлым прожектором вспорота тёмная ночь.

Тучи лезут и лезут — за стенкою новая стенка.
Но упругий рычаг выжимает проворно рука.
На осыпанный бруствер встаёт подполковник Свитенко,
Провожая на бой уходящего Голодняка.

За сигнальным огнём ночь смыкается плотно. И слепо
Самолёты на ощупь ровняют размеренный строй.
И горят эшелоны на жёлтом песке Кингисеппа,
Над Синявином дыма и пламени едкий настой.

Только груды земли. Только в щепки разбитые доты,
Только ветер от Ладоги дует, напорист и свеж.
Только следом поднимутся грозные цепи пехоты,
Будет взят обработанный вами рубеж.

Безграничная смелость. Единство расчёта и риска.
Раскалённого воздуха, серой золы круговерть.
Сотни раз пролетела над самыми крыльями, близко,
Сотни раз побеждённая вашею смелостью смерть.

Бредит утром земля позабытым домашним покоем.
Голубые туманы ползут по оглохшей земле,
Самолёты ревут и проходят размеренным строем,
И багровое солнце горит на пробитом крыле.

ЖАВОРОНОК

Памяти К. Мархеля

Под сапогами оползает глина,
И вот опять встаёт перед тобой
Снарядами разрытая равнина,
Где третьи сутки колобродит бой.

Дрожит земля от бешеного гуда,
На сорок вёрст ворочается гром,
А он вспорхнул и с вышины, оттуда,
Рассыпался звенящим серебром.

Свистели бомбы. Тявкали зенитки.
Протяжный гул, невероятный вой…
А он висел на золотистой нитке
Между разбитым небом и землей.

Как будто бы пронизывала тело
Животворящей радости волна.
Моя земля травинкой каждой пела,
Таинственного трепета полна.

И раненый смотрел на клубы дыма,
Прислушивался к пенью не дыша.
Здесь смерть была, как жизнь, необходима.
И жизнь была, как песня, хороша.