Стихи О Коммунизме — подборка стихотворений

Первое собрание сочинений Евгения Евтушенко (вышли шесть томов из восьми) одето в темную, как запекшаяся кровь на отрубленных кистях рук Че, обложку┘

Когда-то на вопрос зарубежного журналиста о членстве в КПСС, Евтушенко ответил: "Считайте меня коммунистом" (так называлась одна из его поэм).

Евтушенко всегда был "левым" — не только в том оригинальном смысле, в каком позиционировали себя фрондирующие члены Союза писателей. Но и в самом реальном — он находился под обаянием революционной романтики и верил в социализм с человеческим лицом.

Один из "правых", Вадим Кожинов, говорил, что Евтушенко с объективно-исторической точки зрения оказался "жертвой культа Сталина", поскольку именно этот культ создал условия, в которых успех мог быть достигнут предельно легким путем. Что, дескать, поэта и сгубило. Однако покойник передергивал, в конце 1940-х — начале 1950-х многие подростки могли сочинять вот такие стихи о вожде: "В бессонной ночной тишине/ Он думает о стране, о мире,/ Он думает обо мне./ Подходит к окну. Любуясь солнцем,/ Тепло улыбается Он./ А я засыпаю, и мне приснится/ самый хороший сон".

Сам Евтушенко позже с какой-то детской наивностью и простодушием объяснял: "Я очень хорошо усвоил: чтобы стихи прошли, в них должны быть строчки о Сталине". Зачем? Не надо было оправдываться, стихи тинейджера не нуждаются в оправдании (как, впрочем, и любые стихи). Тинейджеру любить вождя — это нормально. Так же нормально, как взрослому человеку — вождя разлюбить и возненавидеть.

Евтушенко не зря называл себя коммунистом. Он и был идейным коммунистом, без партбилета в кармане. Чистота и возвышенность его коммунизма особенно пугала партийных чиновников. Чиновники боялись идейных коммунистов, убежденных леваков, куда больше, чем убежденных антикоммунистов.

Потому что сами партийные чиновники не верили ни во что — ни в коммунизм, ни в чох, ни в революцию, ни в героев. И плевать хотели на все коммунистические идеалы, вместе взятые. Достаточно было увидеть, как тупо и бездарно разевались их пасти на партийном съезде при обязательном исполнении "Интернационала", чтобы понять: музыка революции не для них.

Евтушенко же эту музыку слышал, как Блок. И верил в нее. Оттого и свои стихи о коммунизме парадоксально отважно называл "интимной лирикой", а Ленина — своим "самым интимным другом". "Если мы коммунизм построить хотим,/ трепачи на трибунах не требуются./ Коммунизм для меня — / самый высший интим,/ а о самом интимном — / не треплются". Для партийных чиновников это было слишком!

Герои Евтушенко — строгие комиссары, возникающие из таинственных нетей Гражданской войны: "Трудною гололедью/ идут они, что-то тая./ Идут они, как трагедия/ собственная и моя".

Герои Евтушенко — Василий Иванович Чапаев и Юрий Гагарин, чистый идеалист Альенде и харизматический лидер Фидель.

Герой Евтушенко — Маяковский, с которого хотелось делать жизнь: "Спешит он во Фриско,/ Флоридой шагая./ Тверда походки чеканка./ То появляется он в Огайо,/ то в Чикаго!". Что, собственно, и сбылось.

И, конечно, его герой — Эрнесто Че Гевара. Легендарный команданте в тяжелых подкованных солдатских ботинках, "на которых, казалось, еще сохранилась пыль Сьерра-Маэстры".

С гибельным восторгом рассказывает Евтушенко о последних минутах Че: "Говорят, что, когда в него всаживали пулю за пулей, он даже улыбался, ибо этого, может быть, и хотел. И его руки с пальцами пианиста отрубили от его мертвого тела и повезли на самолете в Ла-Пас для дактилоскопического опознания, а тело, разрубив на куски, раскидали по сельве, чтобы у него не было могилы, на которую приходили бы люди".

Ввод советских войск в Чехословакию в августе 1968-го стал для Евтушенко не очередным подтверждением неправедности (и неправильности) советской власти, а крушением веры в нее, личной трагедией.

Его раздражала антисоветская фига в кармане советского литератора, трусливый кухонный антикоммунизм, модный в аэропортовском гетто. Впрочем, обитатели аэропортовского гетто любили его за "Бабий яр", за "Под гогот: "Бей жидов, спасай Россию!"/ насилует лабазник мать мою".

В его левизну идеально вписывается и антибуржуазность — одно из трогательных свойств шестидесятничества, — и романтическое народничество.

Да, Евтушенко всегда был "левым". Но самое интересное, что таким он и остался. О чем свидетельствует берущее за душу "Прощанье с красным флагом". Или вот это: "То, что кровью написано,/ не стоит потом переписывать набело./ Никому еще это не помогло./ Я — последний поэт коммунизма,/ которого не было/ и, наверное,/ быть не могло". И это выгодно отличает от другого шестидесятника, который когда-то тоже пел про комиссаров, а потом объявил, что был "красным фашистом".

В августе 1991-го Евтушенко стоял за Ельцина. На октябрь 1993-го откликнулся поэмой "Тринадцать". Когда началась чеченская война, отказался принять из рук президента орден Дружбы народов.

Считайте его коммунистом. И не плюйте ему вслед за это. Его душа чиста, как у Павки Корчагина, доживи тот до семидесяти.

Ленин будет жить