У реки, у Северной Двины,
Где Архангельск град расположился —
Средь тайги и дивной тишины,
В древности, поморский род сложился.
Речка в море Белое течет,
А зимой стоит, покрыта льдами.
На брегах, ей отдают почет
Церкви с золотыми куполами.
Множество притоков и озёра,
Сухона и Юг, Исакогорка.
Ширь Двины, насколько хватит взора, —
Вам откроют кАрбас и моторка
И колёсный, «Гоголь» пароход…
Когда на Северной Двине я,
От тишины деревенея,
Взошёл на каменный голец,
Калёным шилом крик совиный
Меня пронзил до сердцевины,
До первых годовых колец.
И всё, что нажил я и прожил,
На миг до обморочной дрожи
Предстало серым и пустым.
А ветер гнал по небу блики
И как страницы вещей книги
Трепал зелёные листы.
И я, склоняясь всё покорней,
К воде тянуть пытался корни,
Чтоб мир испить наверняка.
Но снова задремало Лихо,
Ушла волна, и стало тихо
В наивных кущах ивняка.
Какой прекрасный летний вечер,
На водах Северной Двины!
Лицо ласкает тёплый ветер.
Паром в плену речной волны.
За горизонт садится солнце.
Прозрачен воздух, свеж и чист.
И словно в розовых оконцах
Сияют радостью лучи.
И разноцветною дугою
Украшен синий небосвод.
Летают чайки предо мною.
О, как прекрасен их полёт!
Я устремила взор на воду.
Хотелось думать и мечтать.
Какая дивная природа!
Какая в мире благодать!
Ой, Двина, Двина — ночи белые
Ночи белые, что вы сделали?
Ночи белые — мысли тёмные,
Вся любовь моя потаённая.
Ночи белые — мысли грешные,
Вся любовь моя безуспешная.
Ой, Двина, Двина — мне бы жить сполна.
Мне бы жить сполна, да любовь сильна,
Да любовь сильна потаённая…
Голова хмельна, забубённая,
Голова хмельна, забубённая.
Ой Двина, Двина — ширь бездонная
Ты зачем, Двина, застудила кровь,
Застудила кровь, да лишила снов.
Лишь моя любовь, да твоя любовь
Повстречаются — отогреют вновь.
В ночи белые повстречаются,
На Двине-реке повенчаются.
Ой, Двина, Двина, за волной волна,
За волной волна серебра полна
То любовь моя расплескалася,
Зорькой ясною разгоралася.
Зорькой ясною разгоралася,
По Двине-реке разливалася.
Двина! Где взять мне силы, чтобы вспять
Твое теченье плавное погнать?
Чтоб я, твоей окутанный волной,
Был унесен на родину, домой?
На гребень бурь всегда стремился я,
Плечом раздвинуть грозовой простор.
Зачем же в рабстве гаснет жизнь моя?
И вынесу ли я такой позор?
О, если бы не только твой поток,
Но жизнь мою поворотить я мог, —
Я б, не колеблясь, повернул ее,
Чтоб снова петь отечество мое.
Нет! Я бы там не только песни пел.
Нет! Я бы там пловцом отважным был,
Все трудности бы я перетерпел,
Отдав труду ума и сердца пыл.
На родине и смерть была б легка:
Своя земля укрыла бы, как мать.
И над моей могилой песнь моя
Осталась бы как памятник стоять.
Моя душа не мирится с ярмом
Одна лишь дума голову гнетет:
«Возьми меня, неси меня, Двина,
В объятиях быстробегущих вод!»
Быть может, утешенье я найду,
Качаясь на седых твоих волнах,
И мой народ любовь мою поймет,
Увидев возвращающийся прах…
Двина, Двина!
О, если б только вспять
Твое теченье гордое погнать, —
Ты принесла б на родину мою
Меня и песнь свободную мою.
От Коряжмы до устья
в Белое море
Ты несешь свои воды
красавица наша, Двина.
Но беспечные люди
построили «с дуру» заводы,
Что нещадно и быстро
сгубили тебя.
По весне эти люди,
с детьми возле речки гуляя,
Удивляются, глядя
на черные льды.
Помнишь, старая
речка была голубая.
Не видать больше нам,
северяне, прозрачной воды.
Жарким летом захочется
с речкой всем телом обняться.
Как свежа и прохладна —
приятна живая вода.
Детям смерть не страшна,
жажда гонит детей искупаться.
«Помолитесь за них», —
простонала Двина.
Синей змейкой по лугам,
По пескам и бурой глине,
Пробираясь тут и там,
Двух потоков воды сдвинув,
С ветром наперегонки,
Мимо пристань, мимо леса.
Темны воды глубоки.
Там, где города и веси,
Разливается весной,
Льдом закована в морозы.
Берег красною каймой,
Сеть дорог и сетка просек,
Ароматы сочных трав,
Разноцветные мергели.
В сторону бежит рукав,
Натыкается на мели.
Солнце яркое палит,
Небо волны обнимает,
А река бурлит, шумит,
С ревом камни раздвигает.
И придя на край земли,
В моря белую пучину,
Где большие корабли,
Тонет Северная Двина.
Русский север — земная услада,
Тишина и природы покой,
Истомленному сердцу отрада
Наблюдать твой рассвет над рекой.
Русский север — деревни родные
А вокруг все леса да леса,
И просторы твои неземные,
И закрытые мглой небеса.
Русский север — люблю твои лики,
Бег Двины, древних Храмов печаль,
Белых чаек тревожные крики,
И далекую синюю даль.
Еду по мосту я над рекой,
Из окна автобуса гляжу.
Бросил взгляд — и потерял покой,
Все гляжу — и слов не нахожу!
Эту мощь не передать в словах,
Эту ширь не описать никак.
Душу охватил восторг и страх,
Тонет взгляд в далеких берегах.
К северу стремишься ты без сна
В блеске серебра и синевы.
Добрый день, красавица Двина,
Старшая сестра моей Невы!
Печальной думою объятый,
Не находя в душе весны,
Люблю взирать в часы заката
На воды Северной Двины.
Двина, Двина, люблю твой шепот,
Тревожный белых чаек крик,
Веселых ливней буйный ропот
И тот щемящий сердце миг,
Когда осеннею порою
Печальный утренний прибой
Ласкает нежною волною
Благословенный берег твой.
Благословенно ты, о чудо,
О край суровой красоты,
В душе хранить я вечно буду
Твои священные черты.
Разрезая волну, в даль плывёт пароход.
По суровой Двине, замедляя свой ход.
А на палубе нижней гитара поёт.
Её песнь одиноко в тумане плывёт.
И туманом окутан, совсем не артист
Всё играет, играет цыган-гитарист.
Зазвучали романсы — серебряный звон.
Неужели всё явь, неужели не сон?
Капитан, да скомандуй же: Полный вперёд.
Ведь ещё не причал, пусть гитара поёт!
Будоражит романс, отнимая покой.
Я решила уже — не поеду домой.
Те волшебные звуки ловлю чуть дыша.
Слёзы капают, грусть, изболелась душа.
За цыганом, за песнями я поспешу.
Ты прости меня, мама. Тебя не спрошу.
Небо синее, поле и песни и лес
Мне дороже всех прежних насиженных мест.
В деревянный причал бьёт двинская волна.
Я стою одиноко, себе не вольна.
За кормой бурной пеною — грань бытия.
Уплывает свобода и песня моя.
Мы плыли вниз по Северной Двине
На белом пассажирском теплоходе,
Который прежде назывался «Неман»,
Но был позднее переименован
В честь Фёдора Абрамова. Писатель
Был местным уроженцем. Вспоминаю
Публичное признание его
И яростное самобичеванье
За то, что в бытность в университете
На своего профессора донёс,
В чём каялся потом, возненавидев
Партийных искусителей своих.
Не в этом ли особенность души
Исконно русской? — Прежде нагрешить,
Дотла пропиться, грабить на дорогах,
Быть душегубом, татем полуночным,
Детоубийцей или стукачом,
А после под иконой жечь свечу,
Лоб кровянить поклонами земными,
Покаявшись в лихих своих поступках,
У Господа вымаливать прощенье,
И схиму принимать. Не потому ли
Веками здесь поют о Кудеяре,
А отроки святые не в чести?
Мы плыли вниз по Северной Двине
С фольклорными ансамблями из Тойвы,
Сольвычегодска, Котласа и прочих
Окрестных городов и деревень
На фестиваль в Архангельск. Вечерами
Мы приставали к берегу, и вновь
На пыльных сценах поселковых клубов,
На площадях прибрежных леспромхозов,
Под северными злыми комарами,
Плясали вилегодские старухи
В узорных полушалках расписных
И праздничных багряных сарафанах
С подгрудною высокой подпояской
И необъятным клетчатым подолом,
Рассчитанным на деревенских женщин,
Беременевших снова, что ни год.
Их песни, позабытые сегодня,
И танца неподдельное веселье,
Что недоступно профессионалам,
Крестьянские морщинистые лица,
Согбенные, но крепкие тела,
И тёмные беззубые улыбки,
Собравшимся иллюзию внушали,
Что в старину жилось повеселей.
Механики, завхозы, речники,
Надев льняные светлые рубахи,
Подхваченные пёстрым кушаком
С устюжскою затейливою вязью,
И волосы забрав под ремешок,
Преображались в древних берендеев,
Гудошников и гусляров, а ночью
На теплоходе рявкали гармони
И бешено гремела дискотека,
В сегодняшний перемещая век.
Я вспоминаю поселковый клуб,
Плакат «Добро пожаловать» над входом,
Крест-накрест заколоченные двери
Под надписью, и лужу у крыльца,
Вокруг которой зрители стоят,
А на крыльце кружится хоровод,
Платочками помахивая дружно.
Я вспоминаю контуры церквей
Преображенья или Воскресенья,
Плывущие над белою водой
Под берестою северного неба.
И таинство полночной тишины
Под неизбывным половодьем света,
Где сосны не отбрасывают тени,
И красок нет — лишь чернь и серебро.
Лесное царство пересыльных тюрем,
Владения зловещего ГУЛАГа,
Места захоронений безымянных,
И вышки зон и постоянный день,
Как в камере, где свет не гасят ночью,
Бессонница, что многодневной пыткой
Пытает обескровленный народ.
Как непохожа эта белизна
На петербургско-пушкинские ночи
С графическою оторочкой шпилей
И золотом неярким куполов!
А впереди, и сзади, и вокруг,
Струилась неподвижная Двина,
С обманчиво прозрачною водой,
Пропитанная аммиачным ядом
Бумажно-целлюлозных комбинатов
Коряжмы и Архангелогородья.
Свободная российская река.
С ее широких плоских берегов
Татарские не пили кони воду,
Увязнув безнадежно на пути
В болотах вологодских или ситских.
Исконная российская река, —
Не Дон, который к туркам уходил
В Азовщину; не Волга, что течёт
Меж берегов мордовских и болгарских,
Татарских, и чувашских, и калмыцких,
В Хвалынское впадающая море,
Где полумесяц пляшет на волне,
Подернутой азербайджанской нефтью;
Не Енисей тунгусский; не Иртыш,
Отобранный насильно у Кучума;
Не Днепр, что от постылых москалей
К родному убегает Запорожью,
Чернобыльской отравой поражённый;
Не Терек, что несется по камням,
Песком и кровью яростно плюясь,
И задыхаясь от бессильной злобы.
В течении Двины отобразилась
Неторопливость спутников моих,
Невозмутимых и русоволосых,
Архангелогородский говорок
С распевной гласной на исходе фразы.
Спокойная российская река
С болотистым многорукавным устьем.
Здесь Пётр когда-то вздумал строить флот,
Да после передумал, спохватившись,
Что не доплыть отсюда никуда, —
Ни в близкую, казалось бы, Европу,
Ни к прочим зарубежным берегам.
Пробить пути на Запад и Восток
Отсюда не сумели мореходы:
Ни Пахтусов, в Соломбале лежащий,
Усопший тридцати с немногим лет,
Ни к полюсу стремившийся Седов,
Себя велевший к нартам привязать,
И где-то от него невдалеке
Матросами задушенный своими.
Единственная русская река,
В российское впадающая море,
Откуда путь уходит в никуда —
Навстречу льду, безмолвию и мраку.
Русский Север вдохновил на творчество многих писателей и поэтов. Немало произведений посвящено городу на Двине, столице Севера – Архангельску. Образ Архангельска создается во многих прозаических произведениях, которые дают представление о том, как выглядел наш город в начале 20-го века и в годы Великой Отечественной войны.
Интересны впечатления художников слова о нашем городе, то, каким он предстал перед ними в тот или иной промежуток времени. Живописный, яркий и прекрасный образ старинного города на Двине создал в своих произведениях талантливый северный художник, фольклорист и сказочник Борис Викторович Шергин. «Сказывать и писать о Русском Севере, о его древней культуре я считаю своей миссией», – говорил он. «Север мой! Родина моя светлая. Песенные реки. Во свете лица Христова радовалась там душа живущих. Родина моя. В храмах родимого архангелова града везде были древние иконы, чудные лики, таинственно прекрасные, пренебесные… Чаще и чаще мысль сердечная и око умное радетельно летит туда, на милую родину. Всё вижу: будто Двина развеличилась и Град Архангельский. В тридцати храмах, что стоят от верхнего конца города к морю, белые, во всех храмах ударяют к вечерне».
Борис Викторович постоянно обращался мыслями к родному и любимому городу в своих дневниках, скучал по нему и говорил о своей малой родине с большой любовью. Описание нашего города встречается и в произведениях многих других известных и талантливых писателей. Причем авторы описывали не только красоту Архангельска и северной природы, но и проблемы, с которыми сталкиваются жители нашего города.
Более полутора лет (ноябрь 1910 – май 1912 гг.) в архангельской ссылке провел писатель Александр Степанович Грин (Гриневский). В рассказе «Ксения Турпанова», написанном во время пребывания на Севере, писатель дает описание Кегострова, который он называет Тошным островом. Жизнь А.С. Грина и его жены Веры Павловны на Кегострове нельзя назвать легкой. Если летом Гриневские могли выехать в город, то осенняя распутица держала их на острове и плохо действовала на писателя. Но, несмотря на это, литературные критики называют период архангельской ссылки одним из самых ярких периодов в жизни А. Грина и отмечают, что именно здесь, на Севере, родился великий романтик, которого мы знаем и любим. Да и сам писатель назвал архангельскую ссылку одной из интереснейших страниц своей жизни. Здесь им были написаны рассказы, с которых начался большой русский писатель.
В 1924 году Архангельск посетил писатель Борис Андреевич Пильняк (наст. фамилия – Вогау). Тогда же на научном судне «Персей» Борис Андреевич совершил плавание по Белому морю. Впечатления от Архангельского Севера нашли отражение в его повести «Заволочье», где Пильняк дает описание города Архангельска и Северной Двины, которая предстает перед ним «заброшенной, дикой, пустынной, свинцовой, синей и щетинистой».
Судьбой и сердцем оказался связан с Архангелогородчиной талантливый русский писатель Юрий Павлович Казаков. Впервые он приехал в Архангельск в 1956 году, будучи студентом Литературного института. В Архангельске вышли первые книги Юрия Казакова – «Тедди» (1957) и «Манька» (1958), а главной книгой писателя о Беломорье, объединившей произведения, написанные под впечатлением поездок на Север в 1960-70-х годах, стал «Северный дневник». «Что сказать мне о городе, который полюбил я до того, что даже завидую писателям, которые там родились, – пишет Ю.П. Казаков в произведении «Четыре времени года (ода Архангельску)», – Нет! Не ездите вы на Север, не губите себя! Всю жизнь тогда не будет он давать вам покоя, всю жизнь будет то слабо, то звонко манить к себе, всю жизнь будет видеться вам просторный город – преддверие неисчислимых дорог. Эх! Маху дал наш Петр Великий – не на Неве ему строить было свой парадиз, на Двине!»
Особым лиризмом проникнуты поэтические произведения об Архангельске О. Фокиной, Д. Ушакова, А. Левушкина, Н. Журавлева и других авторов. В стихах северных поэтов дается характеристика климатических условий, в которых живут северяне. Они привыкли к сильным ветрам и морозам, привыкли подолгу не видеть теплое солнышко. Описывается и поморский характер. Но, в первую очередь, поэты отмечают красоту родного города и северной природы. Большое внимание уделяется образу Северной Двины. Каждый поэт создает в стихах свой, неповторимый образ города, передает свое особенное настроение.
Север вдохновил на творчество известного поэта Сергея Александровича Есенина. В автобиографии, датированной 1923 годом, он указал два географических пункта, которые посетил: Мурман и Соловки. В некоторых вариантах автобиографии Сергей Александрович писал: «Россию я исколесил вдоль и поперек, от Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии… В девятнадцатом – двадцатом – двадцать первом годах ездил по России: Мурманск, Соловки, Архангельск…»; «…За эти годы я был… на Мурманском побережье, в Архангельске и Соловках». Поездка поэта по Северу нашла отражение в стихотворении «Небо ли такое белое», которое включено в большинство поэтических сборников С. Есенина:
Небо ли такое белое
Или солью выцвела вода?
Ты поешь, и песня оголтелая
Бреговые вяжет повода…
Архангельский Север стал второй родиной для Николая Андреевича Журавлева (1935 – 1991 гг.), родившегося в Ивановской области. Привела его в пятидесятые годы в Архангельск мечта о море, стремление поступить в мореходное училище. И хотя моряком он не стал – подвело зрение, но и уезжать с берегов Двины и Белого моря уже не захотел. Его стихи об Архангельске проникнуты особой лиричностью. Поэт воспевает красоту Севера, красоту и величие души поморов. В его стихотворении «Архангельск» есть такие поэтические строчки:
Игрою красок осиян
Мой город, к высям устремленный.
Налево — синий океан,
Направо — океан зеленый.
Поэтические строчки Николая Андреевича о Севере наполнены особым теплом, восторгом и светом. Север предстает перед нами в ярком, сказочном облике, как волшебник или чародей. В своих стихах поэт воспевает Архангельск и Северную Двину, называя ее Двиной Северяновной:
Будто родился я заново –
В край своей юности прибыл.
– Здравствуй, Двина Северяновна!
Здравствуй, моя неулыба!
Норов, как был, несговорчивый,
Только с годами отменней.
Алостью зорь отороченный
Стал сарафан твой весенний.
Белый кокошник кудрявится,
Шитый рукою морянной…
Как хороша ты, красавица,
Наша Двина Северяновна.
В 1964 году приехал в Архангельск и остался здесь навсегда уже известный в ту пору поэт Анатолий Ильич Левушкин, уроженец Рязанщины. Север оказался близок и дорог поэту тем, что он требует от человека мужества, ежедневно испытывая, пробуя на излом. Анатолий Ильич ощутил свое внутреннее родство и с Севером, и с людьми, его населяющими, и с «кипящими широтами», и с теми, кто прокладывает «сквозь крутые волны дерзкий путь». Лёвушкин – поэт-маринист, и Север для него – это, прежде всего, море, «штормов полярных злость»:
А море человека строит.
И человек, конечно, стоит,
чтоб морем выстроены были
его характер и душа!
И человек уходит в море –
на землю ступит он не вскоре,
к морской он привыкает были,
соленой свежестью дыша…
С Архангельском оказалась связана вся жизнь Вадима Анатольевича Беднова, и эта связь отличается особой прочностью. Его верность родному городу, привязанность к нему, потребность в нём, невозможность жить в любом ином месте говорят многое о личности поэта. Он был верным до конца, ощущал себя не просто жителем Архангельска, а его неотъемлемой частью. Даже уезжать надолго из Архангельска он не любил – его сразу тянуло обратно, домой, и об этом говорится в одном из его стихотворений:
Подъезжаю к родному городу,
подгоняя мысленно поезд;
подъезжаю к родному холоду
и в окно гляжу, беспокоясь. . .
Вот и мост над Двиной – как радуга,
осторожнее стук колёсный…
Не могу уезжать я надолго:
каждый месяц – год високосный!
Уплыву ль к берегам кисельным я,
загляжусь ли на горы златые,
снятся песни наши метельные,
ночи летние, молодые.
«…Дома – лучше», – гласит пословица.
Подъезжаю к родному городу,
подъезжаю к родному холоду –
и теплей на душе становится.
Любовью к Северу проникнуты стихотворения Дмитрия Алексеевича Ушакова. Первый сборник стихов поэта «Иду к тебе» вышел в 1959 году в Архангельске. Здесь же, в 1964 году, была выпущена его поэтическая книга «Север – любовь моя», за которой последовали поэтические сборники «Морошка», «Степень родства» и «Север-батюшко».
Стихи Ушакова проникнуты любовью к родному Северу, его природе и людям:
Я хотел бы прожить
Гулкой от светлых метелей.
Приветный двинской рассвет,
Оседающий тихо на белые ели.
На Севере побывал известный поэт Евгений Александрович Евтушенко. В мае 1963 года он вместе с группой московских литераторов посетил Вологду, а затем вместе с Ю. Казаковым наметил поездку в Архангельск и на Печору. Архангельский писатель И. Полуянов порекомендовал им, когда они приедут в Архангельск, сходить на Большое Слободское озеро. Он рассказал, что там, за болотными хлябями-зыбунами, среди суземья, стоят ветхие домишки, кругом безлюдно, тишина. На задворках избушек бьются весной расфуфыренные, как испанские гранды, кулики-тутухтаны, кукушка кричит с конька дома, а в подполье живет енот.
Евгений Евтушенко побывал на Большом Слободском озере и пережил там опасное приключение: ушел один на глухарей, заблудился и чуть не погиб… Там же родилось его стихотворение «Долгие крики», посвященное Юрию Казакову. А в своем стихотворении «Белые ночи в Архангельске» поэт создал удивительный и необычный образ северного города на Двине с расплывчатыми переливами белых ночей, смешением мечты и реальности.
Какие только слова и эпитеты не используют авторы, признаваясь в любви родному городу, в котором они живут, творят и любят! «Счастье мое белоночное, кротость моя белоснежная», «город двинских ветров», «сердцу милый город». Поэты и писатели сроднились с Архангельском душой, он стал неотъемлемой частью их внутреннего мира, их судьбой. Читателю лишь остается открыть поэтические сборники и увидеть наш город совсем другим, необычным, ярким, еще больше полюбив столицу Севера, которая «осияна игрою красок».
Татьяна Рудная, член Международного союза писателей им. св. св. Кирилла и Мефодия и Союза журналистов России
