Снова рябь на воде и сентябрь на дворе.
Я брожу в Новодевичьем монастыре,
Где невесты-березы, склоняясь ко рву,
Словно девичьи слезы роняют листву.
Здесь все те, кто был признан в народе, лежат.
Здесь меж смертью и жизнью проходит межа.
И кричит одинокая птица, кружа,
И влюбленных гоняют с могил сторожа.
У нарядных могил обихоженный вид, —
Здесь и тот, кто убил, рядом с тем, кто убит.
Им легко в этом месте — ведь тот и другой
Жизни отдали вместе идее одной.
Дым плывет, невесом. Тишина, тишина…
Осеняет их сон кружевная стена.
И металлом на мраморе их имена,
Чтобы знала, кого потеряла, страна.
А в полях под Москвой, а в полях под Орлом,
Порыжевшей травой, через лес напролом,
Вдоль освоенных трасс на реке Колыме
Ходит ветер, пространство готовя к зиме.
Зарастают окопы колючим кустом.
Не поймешь, кто закопан на месте пустом:
Без имен их земля спеленала, темна,
И не знает, кого потеряла, страна.
Я люблю по холодной осенней поре
Побродить в Новодевичьем монастыре.
День приходит, лилов, и уходит назад,
Тусклый свет куполов повернув на закат…
Не хочу под плитой именною лежать, —
Мне б водою речной за стеною бежать,
Мне б песчинкою лечь в монастырь, что вместил
Территорию тех безымянных могил.
В излучине Москвы-реки ликует взор;
Там монастырь, что Новодевичьим зовётся.
В нём жили дамы светской знати до тех пор,
Пока нить жизни драгоценной не порвётся.
Он был больницею для раненных солдат,
Приютом девочек-подкидышей, музеем,
И вновь его монастырём вернуть решат,
Когда прольётся светом верная идея.
Была народная война, и гиб народ,
Был монастырь врагом захвачен, что стремился
Его разрушить, но монахинь умный ход
Их отчим домом на века вознаградился.
Витает птицей в синем небе дух святой,
В полёте всё он зорким оком озирает
И тишину монастыря, его покой
Он верной службой день и ночь оберегает.
Стоит сей монастырь уж несколько веков
Во всей своей красе московского барокко;
В осеннем свете золота он — дар богов —
Пленяет самое взыскательное око.
Красавец-монастырь! Веками славься ты!
Пусть оды в честь твою поэт всегда слагает,
Пусть возраст твой не тронет прежней красоты
И пусть твой дух в сердцах народа обитает.
Отражает гладь воды Москвы-реки
Монастырской красоты великолепье —
Это место, где не водятся грешки,
Где покой хранится самой прочной цепью.
Синь небес ещё красивее над ним,
Чайки в ней всегда купаются отрадно;
Монастырь людьми прохожими любим —
Взгляд приковывается к нему так жадно.
В честь ему слагают оды и стихи,
Но не ради пёстрой и бездумной речи —
Ради искренности чувств, что из души
Вырывается прекрасному навстречу.
Если будничные тяготы забыть
И не думать о безнравственной монете,
Боже, как же хочется ещё пожить,
Раз увидев монастырь в осеннем свете!
Каждый год ему наряд в златых лучах
Дарит щедрая осенняя природа;
Пусть шедевр бесценный будет жить в веках —
Мировая гордость русского народа.
Когда земля уходит из под ног
и боль в тиски сжимает сердце,
я говорю себе: найди предлог,
в обители любимой обогреться.
В Москве у каждого заветное есть место,
где в одиночестве, с истерзанной
душой, он может отдохнуть,
набраться сил, теплом согреться
и снова жизнь в себя вдохнуть!
Всегда он с радостью раскроет вам объятия,
покой подарит вам и мир,
всех вас такой наполнит мерой счастья!
мой Новодевичий любимый монастырь!
Есть лавочка там под тенистым дубом
ты помолись и осени себя Крестом,
и отойдут из сердца горести и беды,
и пусть тебя укроет, ангел твой хранитель,
своим святым, невидимым крылом!
В излучине реки Москвы,
У Воробьёвых гор недальних
Вознёсся храм.
А знаете ли вы,
Что это монастырь был
Для цариц опальных?
Жена Петра Великого-Лопухина,
Не разделяла его модных взглядов.
В монахини была пострижена она
За то, что в заговор ввязалась —
Вот награда!
Елена Шереметьева, Ирина Годунова,
Царевна Софья — грозная сестра Петрова.
Непросто было жить им в заточеньи,
Но каждая нашла себя в моленьи.
В иное время на Девичьем поле
Гулял народ на пикниках, на воле.
Старинный документ поведал:
Француз Латур входил в горящу печь
И там обедал!
Пинетти, фокусник из сладостной Италии,
На родине имел такой фурор едва ли!
Шуты и балаганы, и качели,
И дрессированные звери, карусели…
Театр построен был там для народа —
Народ пил чай, пьянея от свободы!
А в тыщу восемьсот двенадцатом году
монахини пожар предотвратили:
Рискуя жизнями, они пожар водой залили!
Отсюда в тысяча шестьсот двенадцатом году, собравши рать,
Полки Пожарский вёл, чтоб Кремль освобождать!
Историю былых времён
Поведал колокольный звон!
Разукрашенным тульским пряником —
Ввысь — кресты, стены светлые — вширь —
Века нового полоняником
Над рекою стоит монастырь.
Разноцветной точёной игрушкой
Он шедеврам сродни Фаберже,
И врачует усталые души
Отражённым желе витражей.
Он знаком и с войной, и с бедою,
Потому — величав и суров,
И давно уже стала святою
Гладь воды с отраженьем крестов.
Сколько книг, златом шитых уборов
И несметных сокровищ хранит
Белый камень палат и соборов
И фундамента крепкий гранит!
Были свадьбы и женские слёзы,
Плыл последний — по мёртвому — вой…
Принимал грудью камень белёсый
За столицу подошвенный бой.
Не боясь «погибош аки обре»,
Охранял он предместья Москвы
От нашествия рати недоброй —
Шведов, польских панОв, татарвы…
Сколько пролито слёз на погосте,
Сколько освящено куличей…
Здесь со звёздами красными гости
Хоронили своих палачей.
Те года утекли безвозвратно,
Не оставив на камне следов,
Потому так чиста и опрятна
Гладь воды с отраженьем крестов.
Средь стандартных штампованных зданий,
Как в шеломе златом богатырь,
Воплощеньем оживших преданий
Над рекою стоит монастырь…
Хорошо в Москве на речке,
Где вода у самых ног.
Наступает тихо вечер…
Вот и рыба уж клюёт.
Солнце клонится к закату,
Оседает жизни пыль.
Нету времени возврату,
Но нам светит монастырь.
С ним жива душа и вера.
Сердце с ним всегда поёт.
Здесь от Бога атмосфера,
Что нас всех к себе зовёт.
Ликовать в иконы глядя,
Лицезреть сей божий мир,
Счастья влагу вытирая,
Славить дамский монастырь.
Только в нём душа трепещет,
Бога в сердце к нам зовёт.
Тут нам тихо ангел шепчет,
Что надежда в нас живёт.
Золотится купол блеском,
Голубеет небосвод,
Значит там за перелеском
Всех нас Бог и счастье ждёт.
Молимся усердно Богу,
Свято верим в чудеса,
Выбрав верную дорогу,
Мы уйдём на небеса!
Скажи, громко голос ли, нем ли
Зеленый этот вертоград?
Камнями вдавленные в землю,
Без просыпа здесь люди спят.
Блестит над судьбами России
Литой шишак монастыря,
И на кресты его косые
Продрогшая летит заря.
Заря боярская, холопья,
Она хранит крученый дым,
Колодезную темь и хлопья
От яростных кремлевских зим.
Прими признание простое, —
Я б ни за что сменить не смог
Твоей руки тепло большое
На плит могильный холодок!
Нам жизнь любых могил дороже,
И не поймем ни я, ни ты,
За что же мертвецам, за что же
Приносят песни и цветы?
И все ж выспрашивают наши
Глаза, пытая из-под век,
Здесь средь камней, поднявший чаши,
Какой теперь пирует век?
К скуластым от тоски иконам
Поводырем ведет тропа,
И чаши сходятся со звоном —
То черепа о черепа,
То трепетных дыханий вьюга
Уходит в логово свое.
Со смертью чокнемся, подруга,
Нам не в чем упрекать ее!
Блестит, не знавший лет преклонных,
Монастыря литой шишак,
Как страж страстей неутоленных
И равенства печальный знак.
Широкий двор, от елей весь пушистый…
В бутонов разноцветии кусты…
Тут божья тварь с душою благомыслой,
Дуреет от волшебной красоты.
Старинные могилы простирают
Свои кресты к главам седых церквей,
Точно знаменьем Божьим осеняют
Идущих по тропиночкам людей.
Снуют незримо духи вездесущие…
Им нет на нас обиды и вины
За то, что мы, пока еще живущие,
Гуляем среди скорбной тишины.
Здесь благо быть без времени, без меры…
Тут мысль летит за звуком меди вдаль…
Девичий монастырь — обитель Веры!
Веками освященная печаль.
Привет тебе, Девичье поле,
С твоей обителью святой,
Где девы юные в неволе
Проводят век печальный свой.
Какой окрест прелестный вид
Красой природною блестит…
Взгляни: сребристыми струями
Москва-река в брегах течет.
Чернеет лодка с рыбаками
И быстро вдоль реки плывет;
А там, внизу ее зыбей,
Тащатся сети рыбарей;
Среди прибрежной луговины
Рога пастушечьи трубят
Вдаль Воробьевых гор вершины
С зеленой рощей взор манят
Прохладно утренней порою.
Аврора гаснет; а потом
Выходит солнце за горою
На небе чистом, голубом;
Пернатых хор его встречает
Веселой песнею, живой,
А Феб лучи свои бросает
Над очарованной землей;
От них брега реки златятся,
И рыбы в струйках веселятся,
Плывя по зыбкому стеклу
На дно к янтарному песку.
Волшебный край очарованья,
Твои бесчисленны красы!
С душой, исполненной мечтанья,
Один, в полдневные часы,
Там, там, под тению дерев,
Внимал я иволги напев,
И шум нагорного потока,
И говор листьев надо мной,
И песни девы одинокой,
Пленяло все меня собой…
…В промежутке земного пути,
в нашу редкую бытность в столице
почему бы нам не перейти
на час-два временную границу?
Почему б нам из жизни мирской
не шагнуть в мир поста и молитвы?
Пусть останется шум городской
по ту сторону стен монолитных.
Здесь — покой, тишина и уют,
на которые только — молиться.
На деревьях здесь песни поют
монастырские скромные птицы.
И под каждой могильной плитой,
щедро залитой солнечным светом
здесь покоится век золотой,
то есть века златого поэты.
Луговые ромашки цветут,
обвивая кресты и гробницы.
Как лежится Языкову тут?
Что Денису Давыдову снится?
Хорошо им здесь спится, видать,
и могила не кажется ямой —
на надгоробья струят благодать
окна рядом стоящего храма.
Ах, и мне б после смерти — вот так,
атрибуты чтоб были такие,
чтоб в могильные холод и мрак
доносились слова литургии,
чтобы пел над могилой скворец,
чтобы рядом стояла скамейка,
и сидел на скамейке чернец
в чёрной рясе и в чёрной скуфейке…
